Дом с закрытыми ставнями
Шрифт:
Я уже понимал, что Ванюшка выбрал жизнь мирскую. Он мне казался отчаянным. Сам же я страшился бога, трепетал при мысли о его карах. Я не знал, что мне делать.
Дедово воспитание
Ванюшка привел Сашку Тарасова. Дома никого не было. Воспользовавшись этим, я, вместо Библии, читал сказки. Ванюшка слазил в подполье и достал оттуда целую банку малинового варенья и пироги с требухой, которые мать испекла к отцовским именинам. Усадив Сашку за стол, он стал угощать его. Вдвоем они быстро
Ванькины дела это, Ванькины! — закричала она.
Ванюшку, насколько я помню, сильно не били. Может, из — за жалости к нему, потому что он косой.
Но на этот раз мать будто взбесилась. Когда вечером Ванюшка заявился домой, она встретила его криком:
Не били мы тебя, ирода, но на этот раз отец тебе шкуру спустит!
А чего я сделал? Я только Сашку угостил. Он ни разу в жизни варенья не ел… Я ведь немного… Всего банку… — оправдывался Ванюшка.
Банку! Это мало тебе, идол?! — кричала мать. — В субботу же отец тебя драть будет! Ишь, какой благодетель нашелся! Тебя, небось, никто не угостит.
И на другой день Ванюшка провинился.
Когда все взрослые разошлись по своим делам, я опять взялся за сказки.
Прибежал Ванюшка, покосился на меня, поставил возле шкафа с посудой табуретку и встал на нее. Я из — за книги наблюдал за ним. Ванюшка протянул руку к стеклянной вазе, где мать обычно хранила деньги. Он оглянулся, а я прикрылся книгой.
«Грех воровать, — подумал я. — Бог накажет». Я представил себе, как у брата отсохнут руки. И меня может наказать бог, потому что я все видел.
Ванюшка сунул деньги в карман и спрыгнул с табуретки.
Ничего не видел? — строго спросил он.
Нет, а что?
Ванюшка погрозил кулаком.
Скажешь матери, убью! — И убежал на улицу.
«Обязательно скажу отцу, чтобы греха на душе не было, — подумал я. — А то и меня накажет бог. И у меня руки отсохнут». — От страха я влез на печь.
Через некоторое время пришедшая мать обнаружила новую пропажу. Ее лицо сразу потемнело.
«Вдруг она подумает на меня?» — испугался я и хотел было сказать ей, что деньги украл Иван, но страшны были и кулаки брата, и гнев божий ужасал.
Пришел отец, и мать рассказала ему о пропаже четвертной.
Ванькины это дела, конечно, — взвыла мать.
Я затаился. Отец молча шагал по кухне и шумно сопел. У него играли желваки, широкие ноздри подергивались.
Ну, я Ваньке спуску не дам, — зло сказал отец. — Никаких депутатов не побоюсь, на учителей не посмотрю. Ведь я Ваньку буду драть не за то, что от секты отворачивается, а за воровство. А в таком деле мне никто не указчик.
Мать принесла толстый прут, положила на лавку.
Появился дед, сел на скамью, сказал сердито:
Учи их, Никифор, строже учи. Меня вот тоже смолоду учили, да вот по сей день говорю, что мало учили. Любишь дитя — не жалей розги.
Мать сидела у кухонного стола и уважительно слушала деда.
Хорошее дело лежит, а плохое бежит; а ну, кто дознается? Позор да срам какой! Моя молодость вся в труде прошла. Лето на работе, зимой за скотиной, да за хозяйством умаешься, да упаришься. Ляжешь, спины не чувствуешь, а не то, чтобы о худом думать. А на медных рудниках вагонетки толкал. Заместо лошади. Я пять и лошадь пять. Другие мужики по одной, от силы две толкают. Так идешь, что земля гудит. Соберемся на отдых, обнимемся единым кругом, «Дубинушку» споем, и все враз поднимаемся, а то по одному не встать. Плохо жил. Вот только под старость — то лет и довелось увидеть хорошее… А вот они, внуки — то, ворами растут, енто как понимать надо, а?
Зашебуршало в сенках. Мать посмотрела на дверь. И вот влетает Ванюшка, как всегда, в разодранной рубахе, сияющий. Мне так стало жалко его, что я, забыв о божьей каре, закричал:
Ванька, беги! Драть будут!
В глазах у Ванюшки страх, а на лице улыбка.
Беги! — повторил я.
Ванюшка бросился к двери, но там уже стоял дед.
Пусти! Пусти! — рвался Ванюшка.
Мать схватила его, подтащила к скамейке: Привязывай!
Отец достал из — под лавки старые вожжи, снял с Ванюшки штаны и привязал его лицом вниз.
Мать подала прут. Тишину рассек резкий свист.
У меня задрожали руки и ноги, и я отполз в дальний угол. Мне стало холодно, и зубы мои застучали.
Ты брал деньги? — спросил отец.
Нет, — закричал Ванюшка.
Дай ему! — разозлилась мать.
Отец еще раза два попробовал прут в воздухе и только после этого полоснул Ванюшкину спину. Тот коротко охнул.
Не охай, еще не больно, — прикрикнул отец, — а вот так немножко покрепче, — ударив, проговорил он. — Брал деньги? Скажешь, прощу.
Брал.
Сколько?
Пять рублей…
За вранье получай! — отец замахал прутом.
Я зажмурился и только слышал свист розги и крики брата.
Не ври! Не воруй! — кричал отец.
Я не вытерпел, спрыгнул с печки и подскочил к отцу.
Не бей, ему больно! — Я вцепился в его руку.
И тебя тоже забью до смерти, собачье племя!
Я стал пинаться. Вырвался, бросился из кухни во двор.
Стой! Куды? — закричал Калистрат, схватив меня во дворе. Тут подбежал отец…
Две недели валялся я в пустой комнате, никому не нужный. Редко приходила мать, кормила меня, ставила компрессы и снова надолго скрывалась. Чужими и холодными были для меня прикосновения ее рук.
Только к концу второй недели поднялся я с кровати. Через щели ставня увидел солнечный день.
Я отыскал сапоги, надел их и, покачиваясь, вышел в зал.
В доме шло собрание. Тихо прошел я мимо молящихся братьев и сестер и вышел в огород. Яркие лучи солнца ослепили меня. Минуту я стоял неподвижно. Как весело жила природа: куда — то бежали муравьи, в воздухе сновали неутомимые пчелы, суетились воробьи, высоко проносились ласточки, плыли облака…