Дом с закрытыми ставнями

Паутин Павел Никифорович

Я пошел по тропинке к колодцу. По бокам тропинки росли Желтоголовые подсолнухи. По ним сновали полосатые и синие шмели. В это время бери их прямо голыми руками, не укусят. Они пьяны от душистого нектара.

Из глубокого колодца тянуло прохладой. Я любил сидеть возле него и смотреть в кадку, доверху наполненную чистой водой, в которой утонул кусок июльского неба. А как эдорово набросать в колодец свежих огурцов, поплавают они в воде часок — другой, потом выудишь огурчик и с таким удовольствием вонзишь зубы в его зеленый, холодный, хрустящий бок.

К обеду

солнце начало сильно припекать. Оно нагрело бочки с водой и подвялило огуречные листья. Они сморщились, как мягкие тряпки. А если лунки наполнить водой, они сразу же оживут, станут упругими, раскроются, словно зонтики. И я тоже, после того как нас избили с Ванюшкой, стал чутким ко всему, как эти листья. Малейшая несправедливость ко мне или к другим болезненно царапала мою душу. Она сжималась или плакала при виде чужого горя. И я мучился оттого, что не знал, как защитить обиженного…

Жара загнала меня в дом, и я очутился в душном кругу неприятных ощущений. Зал на верхнем этаже был полон людьми. Я вошел, когда отец повелительно обратился к общине:

Братья и сестры, преклоним наши колени и вознесем славу всевышнему за то, что он еще раз собрал нас вместе.

С шумом раздвинулись стулья и скамейки, община встала на колени. Больше всего здесь стариков и старух. Отец, как и другие пресвитеры и проповедники, молился стоя, сложив руки на груди. Я увидел мать, стоящую на коленях рядом с Лизкой. Голову матери покрывал черный с красными цветами платок. Я прислушался к ней.

Дорогой наш Иисус, — молилась мать, — творец наш небесный. Я преклонила колени пред тобой, дабы прославить имя твое. Ты вразумил нас и направил на путь истинный. Прости меня, господи, и детей моих, может, они в чем — то провинились пред тобой? Вразуми ты их, рассей мрак, что закрыл очи ихние, пошли им здоровье…

Мать молилась долго, потом сказала «аминь» и заплакала, тихо качая головой.

Молитвенно гудел душный зал. Каждый что — нибудь вымаливал у всевышнего, у каждого были свои горести и беды.

Наконец моление кончилось, все поднялись с коленей, застучали скамейками и стульями. Слышались сморкания, вздохи, тихий плач.

Отец взял песенник, раскрыл его и, громко прочитав первый куплет, посмотрел на регента. Регент, полный, низкого роста, с красным обрюзгшим лицом, запел:

Как весною солнце  Радует сердца, Так любовь господня  Любит без конца.

Хор из молодых и старых женщин дружно подхватил:

Так отдай всю жизнь Христу, Милый друг, теперь, Счастье, радость, полноту Даст тебе, поверь.

На собрании отец выглядел аккуратно. Почти всегда растрепанные волосы к началу моленья он гладко зачесывал назад, они опускались до плеч. Он подправлял ножницами усы и бороду.

Попели, попели и снова

опустились на колени молиться. Лица у всех сияли благочестием, люди верили, что всевышний отпустит им все грехи.

После моленья наполнили до краев чашу вином, разломали большой каравай на мелкие кусочки, и началось причащение. Перед концом собрания спели прощальный гимн. После него еще помолились стоя и принялись обмениваться обрядными поцелуями. Брат целовался с братом, сестра с сестрой. И уже после этого направились в просторную столовую. Там их ждала еда на длинных столах. Опять молились и потом усердно ели, а дети в это время читали выученные стихи о боге, о тщете земной жизни.

Мне все это показалось таким нудным, скучным и чужим, что я снова ушел на улицу. И там вздохнул облегченно.

По дороге катились десять новых автомашин. «ЗИС–5», — догадался я. Наконец — то город прислал их. Теперь лесозаготовители оживут.

Один из ЗИСов остановился возле дома тетки Ивановны. Какая машина! Быстрая, красивая. Не то, что старые «Уралы», которые дымят, как пароходы, и возят с собой кучу березовых чурочек вместо бензина. Ребята сбегались поглазеть на машину. Подошел и я, забыв о надоевшем молельном доме, осматривал грузовик со всех сторон. И вдруг я удивленно остановился: из кабины вылез Федосей — сын баптистки Ивановны.

ЗИС–5 тихо пофыркивал и вздрагивал. Казалось, мотор вот — вот заглохнет, но нет, он все работал и работал. Мужики расхаживали вокруг автомашины, заглядывали под кузов, похлопывали горячий капот, пинали тугие покрышки, проверяя крепость их.

Ну, вот, мужики, и дожили, — сказал Федосей, хлопнув грузовик по крылу. — Хороша машина, а?

Хороша, да не в те руки попала, — пробурчал Маркел.

Это почему же? — удивился Федосей. Залихватски открыв капот, он наклонился над мотором и стал в нем что — то делать.

Тебе бы в Библии ковыряться, а не в моторе.

Вокруг засмеялись. Мотор вдруг заглох.

Федосей заскочил в кабину и нажал на стартер, но ЗИС молчал.

Вот те раз! Новая машина — и барахлить начала! — недоумевал Федосей, снова выбираясь из кабины.

Пусти, — Маркел полез в мотор. Минут через десять грузовик снова зашумел, вздрагивая.

Пошто в бобину — то полез? — рассердился Маркел. — Эх ты, чугунная голова! И кто тебе новый ЗИС доверил?

Ну, ну, разошелся! — И Федосей поспешно уехал.

Бабы, мужики и ребятишки стали расходиться. Слабый после болезни, я опьянел от воздуха, от солнца, от хмельных запахов цветов и трав. Тихая радость переполняла меня от встречи с этим сияющим днем. Едва я доплелся до своей кровати, как сразу же уснул, проснулся только на следующее утро…

Маугли

Идет моленье…

Оно — то меня и разбудило своими песнопениями. Я Делся и открыл дверь в зал. В лицо пахнуло спертым, кислым воздухом. Стараясь не дышать, я бросился через зал во двор. Меня встретил лесхозовский гудок, за ним прогудел крахмальный заводик, а в «химлесхозе» ударили двенадцать раз о рельсу.