Дом с закрытыми ставнями
Шрифт:
Ну, смотри, — мать взяла у Лизки сотню и пошла к отцу.
Отец отдал мне сотню обратно.
Ну, Лиза — подлиза, погоди! — пригрозил я сестре.
А я думала, что ты своровал, — оправдывалась сестренка.
А клятву кто давал? У — у, подлиза!
Я хотел уйти, но мать остановила меня.
Много у отца денег? — шепотом спросила она.
Много, в столе они.
Мать тихонько заплакала. Мне стало жалко ее. И почему отец дает ей мало денег?» — подумал я и отдал свою сотню.
Я ушел на берег речки Сухой. Летом она узкая, ее можно перейти
Я завороженно следил за жизнью и борьбой в этой заводи.
Только поздним вечером, убив одного нырка, вернулся домой. Во дворе меня встретили Ванюшка и Сашка Тарасов. Увидев ружье да еще убитую утку, они пришли в восторг.
Давайте, ребята, сколотим плот и — вниз по Оби! — предложил брат. Чтобы не попасть на глаза родителей, мы спрятались в бане.
Вот что, надо отомстить одноглазой ведьме, — заговорил тихонько Ванюшка. — Сегодня же ночью выдерем все огурцы у тетки Ивановны. Это она сказала матери, что мы были в кино.
Не надо воровать — грех, — возразил я. — Лучше что — нибудь другое придумаем.
Грех! — Брат соскочил с полка, на котором они сидели с Сашкой. — Все грех да бог, мелешь одно и то же!
По узкому проулку мы добрались до большого огорода проповедницы. Прислушались. Никого. В лесхозе ударили один раз о рельсу, и все стихло.
За мной! — тихо скомандовал Сашка и махнул через изгородь. Мы за ним. Сашка упал на грядку, прокатился по ней, прошептал: — Получай, ведьма!
Ванюшка выдирал огурцы вместе с корнями. Я, озираясь и прислушиваясь к темноте, сорвал несколько огурцов и сунул их за рубаху. Не дай бог, если нас захватят сыновья Ивановны — убьют!
В бане мы зажгли лампешку. Ванюшка и Сашка, вывалили из — за пазухи огурцы на полок. Пожалуй, полное ведро бы набралось.
Ну, а ты чо? — недоумевающе посмотрел на меня брат.
Да у меня мало, — сказал я и выложил в общую кучу штук шесть кривых огурчишек.
Эх ты, раззява, с тобой с голоду сдохнешь, — проговорил Ванюшка.
Хотя огурцы и были вкусными, ел я их без аппетита. Страх перед господней карой не оставлял меня. А Ванюшке с Сашкой было плевать на всякую кару. Они звонко хрумкали и хохотали, вспоминая о вылазке. Спать мы легли на сеновале. Я долго думал, почему брат не боится грешить. Хотел всей душой быть
Прощай, страх!
Помню, пришел я к Проньке Редько перед тем, как нм уехать на Украину. Я редко ходил к ним, а тут приплелся к нему, и никогда себе этого не прощу. Мне очень захотелось пойти в кино. На афише у клуба было написано непонятное, таинственное слово «Мамлюк». Так называлась кинокартина. Ванюшки дома не было, Сашки Тарасова тоже. А идти один я побоялся. Вот и решил позвать Проньку. Его мать, костлявая Ага, варила пельмени, а Пронька терпеливо ждал их, шумно вдыхая вкусный запах.
Пронь, иди сюда, — позвал я его, сунув голову в приоткрытую дверь.
Пронька лениво встал и вышел ко мне.
Пойдем в кино? — зашептал я. — Какой — то — «Мамлюк» идет.
Но — о… Интересное?
Все хвалят.
Ладно, идем.
А ты бога не боишься, Пронь?
Бога? — Пронька ухмыльнулся. — Да я уже несколько раз был в кино. Папка говорит, что в этом нет большого греха. Когда я вырасту, тогда и буду учиться ка проповедника.
Я был поражен ответом Проньки. Как же так, Проньке можно в кино ходить, а мне отец запрещает?
Так, значит, идем? — еще больше загорелся я и вдруг с досадой вспомнил, что у меня нет денег. — Пронь, а ты мне займешь рубль? Я тебе отдам.
Мы скоро уедем. Как ты мне отдашь?
Ну, тогда я пошел, — расстроенный пробормотал я.
Постой! Если не успеешь отдать, ты мне в письме вышлешь. Я тебе адрес дам.
Я согласился, и мы зашли на кухню. В тарелке — уже дымились пельмени. Пронька сразу же подсел к ней и с жадностью начал есть. У меня потекли слюнки. Ага наложила пельменей еще в одну тарелку.
Садись, — буркнула она и раздраженно пихнула к столу табуретку.
Я, конечно, сел, но после такого приглашения пельмени потеряли для меня всякий вкус.
На пороге появился сам Евмен. Увидев меня, он разозлился:
А этот зачем здесь? Небось, его отец не здорово — то меня привечает.
Да не объест, чего ты? — проворчала Ага.
Евмен подошел ко мне и бесцеремонно, за ухо вывел за дверь.
И чтоб я не видел тебя здесь, — пристращал он.
Пораженный, униженный, полный ненависти, я, всхлипывая, бежал домой. «Гад! — кричал я в душе. — И Пронька гад, даже не заступился. И все баптисты гады! За что он меня так не любит? Что я ему сделал плохого?»
Кое — как успокоившись, я пришел домой и, робея, попросил у матери:
Дай мне рубль.
На что он тебе? — удивилась мать.
Может, карандаши в сельпо привезли…
Ну, если на дело, другой разговор. — И мать вместо одного протянула три рубля. Я возликовал: три раза можно сходить в кино!
Хозяин дома? — послышался хрипловатый голос, по которому я сразу узнал лесника Прохора.
На пароход ушел, скоро будет. Садись, подожди, — ответила мать и забренчала в шкафу посудой. — Вот чайку попей да расскажи про жизнь свою, — мать разлила по чашкам чай.