Дом с золотыми ставнями

Эстрада Корреа Елена

С уважением, искренне твой – Федерико Суарес Анхель".

P.S. Кассандра, жизнь моя! Я умирал от отчаяния все эти годы. Я умираю и сейчас, зная, что при теперешнем образе жизни тебе поминутно угрожает смерть. Умоляю, дай тебя спасти. Если не для меня – для тебя и тех, кого ты любишь".

Почему-то после этого письма у меня отяжелела голова, как после сорокамильного перехода. Две старые шлюхи с любопытством смотрели на меня.

– Перо и бумагу, – сказала я.

Марта возникла с прибором тут же, словно

наготове его держала, – а может, так оно и было.

"Сеньор!

Ваши предложения мы тщательнейшим образом обсудили. Они сделаны от чистого сердца, но по целому ряду причин неприемлемы. Я имела возможность отправить вам письмо, но сочла, что в данном случае молчание будет понято как отказ.

С уважением – Кассандра Митчелл де Лопес.

P.S. Я уступила просьбам вашей свахи – ей ведь надо зарабатывать на приданое для внучки. Ровно через две недели, считая от сегодняшнего дня, на рассвете один ждите меня у Санта-Клары, на том месте дороги, где было нападение на жандармский конвой два года назад".

Спросила у Марты число – оказалось одиннадцатое марта. Поставила дату, запечатала письмо и отдала Евлалии.

– Ну-ну, – сказал Факундо, услышав подробности. – Зачем тебе это надо? Я понимаю, что засады можно не опасаться. Но ведь все, кажется, решили.

– Оставь ее делать, что она делает, Гром, – вступился вдруг Каники. – Она знает, чего хочет, и знает больше, чем ты. Она унгана, брат. Если ей нужно видеть этого человека, значит, нужно. Я и сам с удовольствием посмотрел бы на него. Можно, э?

Две недели пролетели незаметно.

С ночи я облазила все углы за милю от изгиба дороги. Оставила лошадь в укромном месте и заняла позицию на скале, между уступами выветренного камня.

В сереющих сумерках я услышала издали торопливую иноходь. Неясная фигура остановилась подо мной в каких-нибудь двенадцати футах. Я свистнула. Всадник выхватил из-за пояса пистолет.

– Эй, капитан, – сказала я, – так не пойдет. Если бы мне надо было тебя убить, я бы это сделала три минуты назад. Или ты стал трусом за эти годы?

Пока я спускалась вниз по каменистому склону, он спешился и ждал меня; а едва увидел – попытался обнять. Я не дала ему это сделать.

– Некогда, светает быстро. Надо убираться подальше с дороги, пока нас тут не увидели.

Рассвет и впрямь был стремителен: едва, с его конем в поводу, мы добрались до места, где была стреножена моя лошадь, стало совсем светло, и холодная роса брызгала на мои босые ноги и на щегольские сапоги капитана. Мы могли друг друга рассмотреть ясно – что и делали с любопытством, неудивительным после стольких лет.

Федерико в свои сорок погрузнел, отяжелел, раздался в плечах и груди, потерял юношескую легкость, но выглядел все же молодцевато. Одет был в штатское – темный костюм для верховой езды, шляпа.

Во что была одета я, говорить не приходится. Я не сочла нужным

прихорашиваться для встречи. Не было необходимости. Его глаза и так блестели нездоровым блеском, когда он меня разглядывал. После тех нарядов, которыми он меня баловал, не знаю, как ему показались холщовые штаны, рубаха и кожаный пояс. Только пунцовая повязка и ожерелье Ма Обдулии были на месте.

– Ты похудела, – сказал он. – Ты стала красивее, чем была, в десять раз.

Можно мне тебя поцеловать?

И тут, непонятно каким образом, я поняла, что прежнего Федерико Суареса уже нет.

Человек напротив меня был и тот и не тот. Он не утратил дерзкого, живого ума и дерзкого, живого, на свой лад благородного характера. Но все словно покрылось пыльным налетом, его сила словно ушла вглубь и замкнулась в самой себе. И ясно стало, что никакие его предложения, сколь бы они ни были искренни, принимать было нельзя. Спроси меня, откуда я это знала – знала, и все. Мне хватило одного взгляда, движения, звука голоса, того облака, что его окружало – его оттенок из ярко-красного стал тускло-кирпичным.

Все, я уже знала все, зачем хотела его видеть. Но отправить его сразу назад не могла. Я уважаю Силу, даже если она покидает человека мало-помалу. Он меня поцеловал – я ему позволила, и он понял, что не может рассчитывать на то, за чем пришел. Есть вещи, которые говорятся без слов; и если человек достаточно проницателен – он многое может понять по тону, по жесту, повороту головы. Дон Федерико обладал этим качеством, он не утратил его за годы разлуки. Он утратил нечто иное, что трудно назвать. Но ум, чутье, хватка оставались прежние, в этом была его сила, а силу я уважала.

– Поехали со мной, – сказал он.

– Нет, ты поедешь со мной, – отвечала я. – Мои ребята ждут нас недалеко отсюда. Давай-ка сюда пистолет.

– Ты много потеряла в вежливом обращении, – заметил он.

– Мой муж сказал мне, что нужда в этом отпала; поразмыслив, я поняла, что так и есть. Можешь оставить оружие при себе. Ты не так глуп, чтобы стрелять здесь.

– Какая разница, – пожал он плечами. – Если я пойду с тобой, мне его и вынуть не дадут, пистолет этот.

– Мое слово в лесу значит меньше, чем твое в Гаване или Санта-Кларе. Если не хочешь ехать со мной – возвращайся назад, и каждый поедет своей дорогой.

Подозрения в трусости не может вынести ни один кабальеро. Капитан вскочил в седло с зардевшимися щеками. Я тоже села в седло; мы двинулись по каменистому бездорожью, я впереди, он следом. Но неожиданно он нагнал меня и схватил мою лошадь за повод.

– Сандра, скажи, – заговорил он, с трудом подбирая слова, стесняясь неожиданности положения, – скажи, ты любила меня… тогда?

– Тогда меня и надо было об этом спрашивать, – отвечала я. – Что ж махать кулаками после драки?

– А разве я не спросил? – опешил он.