Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
Она просила разрешения жить с нами. Мол, все остальные вне нашей компании – неотесанные мужланы, что она без ума от Каники – готова мыть ему ноги и быть второй женой, поскольку та, первая, никогда не появится в паленке, "и, правда, неужели она такая красивая?" Я не чувствовала, не видела в ней влюбленности – оттого-то мои подозрения переросли в уверенность, а я привыкла себе доверять. Я сказала:
– Ты хочешь иметь здесь защиту? Вон старик Пепе, он тут старшина, и он смотрит на тебя так, как будто три дня не ел.
– Я не хочу Пепе, я хочу Филомено, – отвечала она. – Он слушает тебя, скажи ему, чтоб
– Хотела бы сначала послушать тебя, – отрезала я ей в ответ. – Кто ты такая, чтобы навязываться нам и ему?
Тут-то у нее и мелькнул страх первый раз – словно серая мышка пробежала по лицу и скрылась. Она была не из робких.
– Не хуже, чем все, – заявила она. – Ты что, делиться не хочешь?
Эти местные сплетни я знала давно: мне приписывали Филомено в любовники едва ли не с первого дня. Ни я, ни муж на это не обращали внимания, так с чего бы это должно волновать не влюбленную и испуганную мулатку? Если она хотела защиты – чем ей был плох Пепе? На своем шестом десятке конга был мужчина хоть куда.
Тут-то вдруг и всплыли строчки давно прочитанного доверительного послания: "Эта женщина слишком бестолкова для столь важной миссии…" Это про Хосефу. Но Сара?
Ушлая такая полукровка, пригодная для исполнения самых тонких дел. Догадка требовала немедленной проверки. Я послала мальчишку за Пепе и позвала своих. А потом спросила прямо в лоб:
– Что обещал тебе капитан Суарес за наши головы?
Она попыталась было запираться:
– Если с кем и имел тут дело капитан, так это с тобой.
– А чего ты тогда испугалась? Ладно, молчи. Ничего не говори. Отсюда вон до того дерева – сорок шагов. Пройди их и вернись назад. Если ты вернешься и ни разу не упадешь – я прошу у тебя прощения. Если нет – ты врешь.
Она поднялась, попыталась было шагнуть и села: не держали ноги, так она испугалась, и лицо побледнело от страха.
– Рассказывай, – хмуро сказал Пепе.
Рассказ был ошеломляюще прост. Красивая мулатка-отпущенница работала в борделе на улице Офисиос, где заприметил ее капитан. Он пообещал ей все наградные – пятизначная цифра! – что сулило за наши головы начальство. Он рассказал ей, что делать, и в начале апреля (шустро же развернулся мой приятель!) ушлая эта бабенка с хорошо уложенной котомкой пробиралась вверх по реке Каунао, долина которой отстояла от долины Аримао не более чем на десять миль в самом узком месте. Там-то и нашел ее один из наших, Данда, – она к тому времени пообтрепалась, спала с тела и стала похожа на настоящую симаррону. Данда и привел ее в паленке – это было в нашу последнюю отлучку. Расспрашивали ее, как водится – но она ни разу не сбилась и не запуталась.
Вот так!
Мы сидели и думали. Сара поскуливала от страха и все спрашивала, что с ней будет.
– Молчи себе, – сказал Факундо. – Тут не знаешь, что с нами будет, – о тебе, что ли, думать?
– Что делать, старик? – спросила я Пепе. – Это ведь из-за нас и Каники. Решай, ты тут старший.
Решать было трудно. Он знал, что полагалось делать в таких случаях, но делать этого не хотел.
– Оставь ее мне, – молвил он наконец. – Она не уйдет отсюда, это я говорю.
– На твое усмотрение, Пепе, – отвечала ему я. Что ж, если мужчина в нем пересилил вождя, это случалось со многими. – Но только боюсь,
– Нет, – покачал головой конга, – ее скоро не хватятся, а хватятся, не смогут найти. Давно все следы остыли.
Суд и совет на этом окончился. Пепе увел шельму в юбке в свою хижину – надо думать, она не стала воротить от старики нос. А мы остались встревоженные донельзя, потому что происшествие сулило мало хорошего. И как назло, не было Филомено. Идти за ним в Тринидад? Посовещались и решили, что не стоит. Пепе прав: скоро лазутчицы не хватятся.
А тут еще пропал фула, Деметрио, наш неисправимый воришка. Он пропадал часто, но, по заведенному порядку, предупреждал, куда и насколько идет. Он отправился во Флор Бланко за табаком, а это могла занять самое большее дня четыре. Прошла неделя, другая, третья – есть, отчего забеспокоиться. Не то что его было жаль, но мысль у всех была одна: не иначе попался, бродяга. А такое не беспокоить не может, особенно когда человек ненадежный и все пошло валиться одно к одному.
Посылать кого-то за Каники мы все же не стали. У нас было условлено место для встречи на всякий случай, если придется оставлять насиженное место и уходить.
Пещера в западных отрогах за Каунао, как раз по дороге на Сапату. Если бы планы изменились, тот, кто окажется в ней раньше, должен оставить послание на известняковой стенке в одном из тупиков – нацарапать углем два-три слова. Мы со дня на день собирались уходить, если не на Сапату, то в пещерный городок выше по течению, но все откладывали, потому что со дня на день ожидали возвращения куманька. А беспокойство росло, и однажды вечером мне стало вовсе не по себе.
После полудня налетел дождь. Солнце быстро высушило воду на камнях, и воцарилась прежняя духота. А меня бил озноб, и я уж подумала было, что подцепила какую-то странную лихорадку, да только жара не было, а было какое-то странное беспокойство, которое не давало ни сесть, ни лечь, как будто я то ли что-то забыла или потеряла… Даже не знаю, как это назвать: не по себе, и все. А отчего – никак не пойму, и знаю точно, что надо понять, догадаться, что это знак судьбы, предсказание какой-то беды. А с какой стороны ее ждать?
И вот, когда солнце уже заходило за вершины, я не усидела в хижине и поднялась на гребень за поселком, на плоский камень под сосной.
Все было спокойно в синеющих, сумеречных горах. И в спокойствии этом особенно ясно доносились привычные ночные звуки: хохот сычика, лягушачий крик, стрекот сверчков, отдаленный собачий лай.
Вот этот-то лай, раздававшийся словно с нескольких сторон, и привлек мое внимание.
– Хибарос гонят оленя, – сказал Факундо, прислушиваясь. Пипо не был так уверен.
– Звук с одного места. Точнее, с трех разных. Везде он стоит на месте. Видишь – Серый ловит ветер?
Серый вытянул морду, не шевелясь, – только уши подрагивали и на затылке дыбилась шерсть. Мы не думали спорить ни с одним сыном, ни с другим. Слух у обоих был не просто тонкий – безошибочный. Мальчишка лучше нас знал лесные звуки и шорохи, потому что они окружали его с рождения, его не могли спутать и смутить не эхо, ни переменчивый ветер в ущельях. А Серый знал каждую собаку в окрестностях, подолгу погуливал с ними и не был враждебен ни к одной из появлявшихся в округе стай. Значит, это собаки пришлые.