Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
Разговор был окончен. Я поднялась и направилась к двери, но капитан меня окликнул:
– Я могу посмотреть на ребенка Сили?
– У нее их двое, дон Федерико: белая девочка и чернокожий в бабушку карапуз. Но чтобы ей не пришлось слишком туго с разноцветными детьми, я записала Франчикито как своего сына. Как, обрадовало тебя то, что – дедушка?
– Любопытно, – меланхолически заметил он, – все же перемешалась наша кровь – без нашего, правда, участия. Судьба! Ну что ж! если я не могу быть вашим сердечным другом, донья Кассандра – он отвесил шутовской поклон, – все равно я остаюсь вашим родственником. Вы мне сватья как-никак, сеньора, э?
Распахнул створку двери, церемониальным
Только затылок продолжал ныть долгое время спустя после того, как я скрылась в темноте неосвещенной лестницы.
На другое утро после этой беседы парнишка-посыльный принес записку за печатью капитана, на конверте написано: "дону Энрике Вальдесу". Записка была вежливой и короткой: спрашивал, когда сможет зайти к нам в гости.
Сын колебался:
– После всего, что было – приглашать его?
– Да, сынок, – отвечал я, – и мирно беседовать, как ни в чем не бывало.
– После всего, что мы о нем знаем?
– Сынок, я знала о нем то, что ты узнал вчера, еще десять лет назад. Ты сам говорил, что он человек благородный и мужественный, – на свой, конечно, манер; ты этого теперь не хочешь видеть? Нет, конечно, ты судишь как белый и имеешь на это свой резон; а я смотрю на это по-своему. Не в том грех, что он любит себя ублажить – тем или иным способом, не важно. На мой взгляд, непростительно то, что он для этого злоупотребляет силой и властью белого человека. Но больше он так делать не станет – за это могу поручиться я.
– Чего он не станет?
– Злоупотреблять силой.
– А грешить?
– Да пусть его грешит, если от этого никому не будет плохо.
– Хм… и что же нам делать?
– Постараться забыть о плохом и помнить о том, что он человек их нашей семьи.
Не показывать осуждения, не задевать самолюбия и радоваться от души возможности помириться. Я сама этому буду рада! И, кстати, я уверена, что и с Тона Стетсоном капитан помирится и даст ему денег, и Тони будет счастлив на свой манер, и все останутся довольны.
Словом, в четыре пополудни Федерико Суарес появился на пороге маленькой гостиной, где собрались уже все наши семейные и, конечно, оба Мэшема.
Как бы вам сказать, на что был похож в эту минуту дон Федерико Суарес… Больше всего он мне напоминал старого, прожженного котяру, который попался на краже, получил трепку, но возвращается на ту же кухню, не будучи полностью уверенным, что кухарка сменила гнев на милость. Он недоверчиво оглянулся на меня, когда Энрике его обнял и представил англичанам как своего тестя, пожал любезно поданные руки… Это была прямо комедия: Мэшемы знали про его грех, и он знал, что они знают. Но я не из тех хозяек, что гонят старого крысолова, попавшегося на плутне, и в воздухе висело снисходительно-насмешливое: ах, влопался, котяра!
И он незлобную, дружелюбную насмешку понял и принял, и ластился, как кот, поцеловал руки мне и Флавии, – как-никак родственница, тетка его зятя, (она потом неделю, думаю, не мыла рук, бедолага!), и завязался разговор, – поначалу несколько принужденный, сугубо светский.
– Что пишет ваш дядюшка, Кассандра?
Новости в письме были невеселые, война, начавшаяся на наших глазах, закончилась падением Ойо, и некогда могучее царство Эддо распалось на города-государства, враждующие между собой. Я надеялась лишь на то, что моих родных защитят толстые стены и бравая армия Ибадана.
Потом капитану представили детей, разговор оживился и мало-помалу перешел на дела существенные.
– Белен тяжело больна, несколько месяцев пролежала в постели. Фернандо? После того, как родилась дочь, лет десять или около того жил
Невесело было его слушать, – Факундо расспрашивал гостя о делах в имении и особенно о своем любимом детище, конном заводе, и озабоченно хмурился. А капитан, обстоятельно отвечая на вопросы, вдруг огорошил нас предложением:
– Моя дорогая Сандра, я обращаюсь к тебе как к безусловной главе семейства – пусть простят меня мужчины за такие слова. Подумай-ка, не стоит ли вам переехать на Кубу?
– Чтоб нас там вздернули на первом суку? – осведомилась я.
– Ваши дела давно закрыты, никто не вздумает их поднимать, потому что это никому не нужно. Каники уже нет в живых, вместо него другие гуляют по Эскамбраю, и у жандармерии давно уже болят головы не из-за вас. Вот, к примеру, с год тому назад шайка беглых, запертая в пещере, сумела уйти, перебив большой отряд, – до сих пор не поймут, ни кто это сделал, ни как это удалось… Никто не знает, что именно вы десять лет назад творили подобные дела, – об этом знал один я и по известным причинам не спешил внести ваши имена в служебные бумаги.
Компания Мэшемов открыла бы торговлю в Гаване, чему ваш покорный слуга мог бы посодействовать, – уверяю, это предприятие окажется выгодным. Для меня, однако, главным было бы иметь мою семью рядом, и Дора-Мария тогда могла бы жить с нами, не вызывая никаких кривотолков.
Вот так: Суаресам лишь бы все было гладко.
– Вы забыли две важные вещи, дон Федерико.
– Какие именно?
– Во-первых, Факундо до сих пор, наверно, числится беглым.
– Белен уладит это в два счета.
– Положим. Но дон Федерико – человек, которому неизвестно что может взбрести в голову. Хорошо, если он забыл о моем существовании. Но если ему захочется поднять дело об убийстве тетушки Умилиады?
– Это было уйму лет назад! И старуха, по совести, никому не была нужна.
– Сама по себе – нет. Но обстоятельства ее смерти могут дать хороший повод для шантажа. Если ему вспомнится этот случай – вспомнят и альгвасил и судья.
– С чего бы ему… – начал капитан и осекся. – Сандра, неужели мы вместе не найдем возможности утихомирить одного сумасброда? Я не могу это сделать один; но если ты со мною вместе возьмешься за это дело?
Я уже хотела ответить, – нет, не вижу никакого резона в том, чтобы начинать схватку с противником неуравновешенным и непредсказуемым. В длинном, продуваемом всеми ветрами доме, где утром одновременно слышно пение петуха с заднего двора и крики горластых чаек из гавани, в доме, где стойко держится запах воска, кофе, натертого дерева и крепкого табака, где есть уютные, укрытые от посторонних глаз комнаты, в которых можно собраться всей семьей, и длинный сарай, в котором деревянная стенка разрисована мишенями и истыкана остриями кованых наконечников, будто доски побиты оспой, – в этом доме мне вполне уютно жилось, и солнце на восходе исправно золотило кедровые ставни сквозь приоткрытые щели. А когда человеку хорошо и уютно, он становится тяжел на подъем.