Дом солдатской славы
Шрифт:
Я приказал перебросить основные огневые средства на такие позиции, чтобы держать под обстрелом стык Республиканской и Солнечной улиц, а также дом напротив. Тут я вспомнил бензохранилище неподалеку от здания: оттуда можно было просматривать и обстреливать Республиканскую улицу. При первой возможности решил обследовать его и использовать для огневой точки.
Для отражения вражеской атаки мы создали группу в составе Павлова, Рамазанова, Свирина и Воронова. Перед ними поставили задачу — в случае приближения фашистов к дому забросать и уничтожить прорвавшихся
Со стороны Республиканской улицы и «молочного дома» били вражеские пулеметы. Через некоторое время западную (торцовую) стену начали обстреливать минометы. С каждой минутой огонь нарастал. Из-за сплошной стены разрывов и поднятой ими завесы пыли невозможно было разглядеть, что происходит впереди. Но мы знали, как только будет прекращен минометный огонь, фашисты пойдут на приступ. Прильнув к амбразурам, бойцы с волнением ждали решительную минуту. Спокойствие не покидало их даже в этом тревожном ожидании.
— Он, дурак, думал, что мы наверху будем сидеть, — говорил Глущенко. — Тильки покажись на вулице, побачишь, як мы стрелять начнем.
— А ведь если дом загорится, нам здесь не усидеть, — заметил Бахметьев. Ему было явно не по себе, он испуганно вздрагивал при каждом близком хлопке мины.
— А ты не думай об этом, — оборвал его Иващенко. — Надо не допустить, чтобы фрицы подожгли нас.
— Ну, а если начнем гореть, бежать нам некуда. Разве фашистов из военторга попросим, — добавил Свирин.
— Попробуй, попроси. Это не так-то просто, — возразил Дымба.
— Свирин и Иващенко правильно говорят, — вмешался Павлов. — Если придется бежать, так только вперед. Сзади для нас земли нет.
— Что вы ни говорите, хлопцы, а мне кажется, и отсюда живыми не выбраться, — опять заныл Бахметьев.
Это вывело из равновесия даже всегда спокойного и добродушного Глущенко.
— Паникер вы, товарищ Бахметьев, як подывлюсь вас. Чего вы смерти боитесь? То — «живы не будем», то «дом загорится»… Ты не на блинах у тещи, а на войне. Шоб не було, а с миста не сойдем — вот як треб русскому солдату казать.
Его горячо поддержал Воронов. Но в эту минуту из-за здания военторга взвилась зеленая ракета. Я хотел уже дать сигнал об открытии общего огня, но меня опередила очередь из автомата Черноголова, который первым увидел выбегающих на улицу гитлеровцев.
Навстречу фашистам дружно ударили наши пулеметы и автоматы. Попав в зону плотного огня, гитлеровцы метались и падали, подкошенные нашими выстрелами. Но живые робко ползли вперед.
— Вам не то что до Волги добраться — и двадцати, метров не пробежать, — проговорил Александров, спокойно, не торопясь, выбирая очередную мишень.
Подгоняемые офицерами вражеские автоматчики еще некоторое время продолжали лезть вперед, но потом, понеся потери, изменили план атаки: перебегая улицу, они стали накапливаться в здании напротив. Противник снова открыл огонь по западной и южной стенам дома.
Положение становилось угрожающим. Перебегут гитлеровцы через Солнечную улицу — и они уже в нашем доме. Я приказал Воронову
Нас осаждали теперь с двух сторон: с юга противник находился в тридцати-сорока метрах; с юго-запада ползла к дому другая группа гитлеровцев. От нас требовалась особая внимательность и бдительность. Гранатометчики уже стояли у окон первого этажа, держа наготове гранаты.
Стих, словно оборвался, минометный огонь, и фашисты высыпали на улицу. Они лезли, вперед, галдя:
— Рус, сдавайся, капут! Вольга — буль-буль!
А навстречу им летели гранаты, трещали, захлебываясь, пулеметы и автоматы.
— Вот тебе сдавайся! Вот тебе Волга! — кричал в азарте Воронов, посылая длинные очереди.
Гитлеровцы не добежали до нашего дома, отхлынули, и на улице осталось более тридцати трупов.
— Умылись хрицы, — ухмыльнулся Глущенко. — Вот тоби и буль-буль!
Воспользовавшись установившимся затишьем, мы вернулись в центральный подвал и снова взялись за трофейный пулемет. На этот раз он действовал безотказно. Я распорядился поставить его в западной стене, где был разбит угол дома.
Проходя по коридору второго этажа, я увидел в одной из комнат белье на веревке. Его вывесил здесь кто-то из гражданских. «Значит, ходят по дому, когда им это заблагорассудится. Непорядок», — подумал я и решил ограничить хождение жильцов по этажам.
Позвал с собой Павлова, вместе с ним спустились в подвал к жильцам. В нос ударил тяжелый, спертый воздух.
Навстречу из-за койки вышел мужчина в той же клетчатой рубашке:
— Как вы там, сыночки? Все живы-здоровы? — спросил он.
— У нас все в порядке, — ответил я ему. — А у вас как?
— Страшновато было, пока вы бой там вели. Переживали за вас. А что, думали, если не удержат?..
— Быть того, отец, не могло, — возразил Павлов.
— Оно, конечно… А только в случае чего — не забывайте, что обещали нас позвать на подмогу.
— Пока сами обходимся, товарищи, — сказал я. — Вот если перевязать кого-нибудь из раненых понадобится…
— А мы на что? — в один голос отозвались обе девушки.
— И еще одна просьба, — продолжал я. — На верхние этажи подниматься вам лишний раз не стоит. Это и для жизни опасно, да и дисциплина должна быть среди всех нас. Мы просим: если у кого есть вещи наверху, снесите их вниз. Сложить можно в котельной. А хождение по этажам давайте прекратим.
— Понимаем, сынок. Вы люди военные, мы вам этими хождениями только мешать будем. Нам наверху и делать-то нечего.
Также охотно согласились выполнить наше требование и жильцы второго подвала. Но в первом подъездке где жили мать и дочь, нас встретили недоброжелательно, хотя и старались скрыть это под маской вежливости Дочь заявила, что у нее в комнате на третьем этаже остались личные вещи, да и белье она не может сушить в подвале. Нам пришлось долго разъяснять, что время сейчас военное и в доме должен быть такой порядок, какой считает нужным установить командир, отвечающие за оборону объекта.