Дом тишины
Шрифт:
— Где ты был вчера?
— Как где я был? Здесь, конечно, — ответил я. — И всю ночь занимался.
— Ты голоден? — спросила она. — Заварить чай, сынок?
— Нет, — ответил я. — Я вообще-то собирался уже уходить.
— И куда ты в такую рань, не выспался, наверное?
— Прогуляюсь немного, — ответил я. — Встряхнусь. А потом приду и опять сяду заниматься.
Я уже выходил, как вдруг заметил, что она смотрит на меня с жалостью.
— А, мама, забыл, — сказал я. — Дай-ка мне пятьдесят лир.
Она нерешительно посмотрела на меня, а потом ответила:
— А зачем тебе деньги, что ты будешь делать? Ну ладно, ладно! Отцу только не говори!
Она ушла в другую комнату, вернулась: две бумажки по
Я шел по тротуару вниз с холма. Мимо меня быстро проезжают вверх машины. Эти засранцы в галстуках, развесившие в своих машинах пиджаки, даже не замечают меня, мчась в Стамбул со скоростью сто километров в час строить козни и делать друг другу гадости. Я вас тоже не замечаю, вы, рогоносцы в костюмчиках!
На пляже еще никого нет. Билетер и сторож тоже пока не пришли, и я вошел бесплатно. Чтобы в кроссовки мне не набился песок, я осторожно прошагал туда, где кончался пляж с морскими камнями и начиналась стена какого-то дома, и под стеной сел в угол, куда не попадало солнце. Отсюда я увижу Нильгюн, когда она придет. Я смотрю на дно неподвижного моря — треска, покачиваясь, крутится вокруг водорослей. Осторожная кефаль тут же скрывается от малейшего движения рядом. Я затаил дыхание.
Спустя некоторое время какой-то человек надел маску и ласты, зарядил под водой ружье и пустился вдогонку за кефалью. Меня бесит, когда эти мерзавцы гоняются за рыбой! Затем вода опять застыла, и я увидел рядом со скалами бычков и кефаль. Потом я оказался на солнце.
В детстве, когда здесь не было ничего, кроме двух домов — нашего, на холме, и их старого и странного, Метин, Нильгюн и я приходили сюда, я входил в воду по колено, и мы ждали, пока не клюнет треска или кефаль. Но все время приплывали только бычки, и Метин говорил — ну ее, пусть плывет; но рыбка уже съела приманку, я уже не могу пожалеть и отпустить ее, а кладу к себе в ведро; а Метин смеялся, когда я потом наливал в ведро воду! Дорогой мой, я не жадный, говорил я; я не жадный, я только хочу спросить с этого бычка за приманку, отвечал я; не знаю, слышала Нильгюн или нет. Метин прячет рыбу. На кончик его удочки привязан не свинцовый грузик, а болт с гайкой. Нильгюн, ты только посмотри на него, вот жадюга! Ребята, просила Нильгюн, бросьте потом рыбу опять в море, жалко ведь! Нет, с этими дружить тяжело. Вообще-то из бычков выйдет отличный суп, когда положишь в него лук и картошку.
А потом я наблюдал за крабом. Эти крабы постоянно чем-либо заняты и всегда вдумчивы и рассудительны. Ну чего ты машешь клешней? Такое впечатление, что крабы знают гораздо больше меня — каждый выглядит по-стариковски умным прямо с рождения. И эти хрупкие, молоденькие крабы с белыми животиками тоже.
Постепенно на пляж стали приходить люди, вода покрылась рябью, помутнела, и дна стало не видно. Я взглянул на вход и увидел тебя, Нильгюн: ты вошла с сумкой в руках и направилась прямо в ту сторону пляжа, где сидел я.
Она шла, затем внезапно остановилась, сняла желтое платье и, пока я разглядывал ее синий купальник, постелила полотенце, потом легла на него и стала незаметной. Потом вытащила из сумки книгу и начала читать. Я видел ее голову и руку с книгой на весу. Я задумался.
Стало жарко. Уже прошло много времени, а она все читает. Я обмыл лицо водой, чтобы освежиться. Прошло еще какое-то время, она все читала. Я подумал — а если сейчас подойти и сказать: «Здравствуй, Нильгюн! Я тоже пришел искупаться. Как дела?» Думаю, она рассердится: почему-то мне вспомнилось, что она на год старше меня. Потом подойду к ней, в другой раз.
Нильгюн встала и пошла к воде;
Но затем я встал и подошел к вещам Нильгюн. Никто не смотрит. Вообще-то, Нильгюн — моя приятельница. Я наклонился к полотенцу и посмотрел на книгу, лежавшую сверху сумки: на обложке нарисована могила с крестом и двое стариков, плачущих над ней. Называется — «Отцы и дети». Под книгой — ее желтое платье. Ну-ка, посмотрим, что у нее в сумке? Я быстренько перебрал содержимое сумки, но только из любопытства, пока никто не заметил и не решил, что я вор: банка крема, спички, ключи, нагревшиеся от солнца, еще одна книга, кошелек, шпильки, маленькая зеленая расческа, темные очки, полотенце, пачка сигарет «Самсун» и маленькая бутылочка. Я посмотрел — Нильгюн все еще плавала далеко от берега. Я хотел было уже уйти и оставить все как есть, чтобы никто ничего плохого не подумал, как вдруг взял маленькую зеленую расческу и положил себе в карман. Никто не видел.
Я опять пошел, сел у камней и стал ждать. Нильгюн вышла из моря, быстро подошла к своемуполотенцу и завернулась в него. Совсем как маленькая девочка, а не взрослая разумная девушка годом старше меня. Обсохнув, она что-то поискала в сумке, затем внезапно надела свое желтое платье и быстро ушла.
На мгновение я растерялся, решил, что она уходит, чтобы сбежать от меня. А потом я побежал за ней. Она идет домой. Я побежал было наперерез, чтобы выйти прямо перед ней, но она вдруг внезапно свернула на другую улицу, и я растерялся, потому что теперь она шла следом за мной, и теперь будто она за мной следила. Перед бакалеей я повернул направо и, спрятавшись за какую-то машину, стал наблюдать за ней, делая вид, что завязываю шнурки. Она вошла в бакалею.
Я перешел на другую сторону улицы. Мы с ней встретимся, когда она будет возвращаться домой. Мне пришло в голову вытащить из кармана и отдать ей ее расческу. И спросить: «Нильгюн, это твоя расческа?» «Да, — скажет она, — где ты ее нашел?» «Ты уронила», — отвечу я. «Откуда ты узнал, что она моя?» — спросит она. Нет, не так. Я скажу: «Ты выронила по дороге, я видел, поднял». Я ждал под деревом. Мне было очень жарко. Вскоре она вышла из бакалеи и пошла прямо ко мне. Хорошо, тогда я пойду ей навстречу, к бакалее. Я не смотрел на нее, а смотрел перед собой, на кроссовки, на которых только что перевязал шнурки. Внезапно я поднял голову и произнес:
— Здравствуй!
И подумал — какая красивая!
— Здравствуй! — ответила она. Даже не улыбнулась.
Я остановился, она — нет.
— Ты идешь домой, Нильгюн? — спросил я. Голос мой звучал как-то странно.
— Да, — ответила она и ушла, не сказав больше ничего.
— До свидания! — крикнул я ей вслед. А потом еще прокричал: — Передай привет дяде Реджепу!
Мне стало стыдно — она даже не повернулась, чтобы сказать «ладно». А я так и стоял и смотрел ей в спину. Почему она так обошлась со мной? Наверное, все поняла, но что тут понимать? Разве, встретившись на улице, с друзьями детства не принято здороваться? Странно! Я задумчиво побрел прочь. Точно говорят: люди изменились, им теперь и слов приветствия для тебя жалко. Потом я вспомнил, что у меня в кармане пятьдесят лир, и подумал, что Нильгюн уже, наверное, дома. О чем она думает? Я решил — позвоню ей, расскажу ей обо всем, пусть здоровается со мной, как раньше, а большего мне от нее не надо. Я брел дальше, размышляя о том, что сказать по телефону. Скажу ей: я тебя люблю. Ну и что? В голову пришли и другие варианты. Мерзкие люди идут на пляж по улицам. Как сложен мир!