Дом в небе

Корбетт Сара

Черт. Меня охватила паника. Нас везут куда-то в глушь. «Мицубиси» карабкался по красным холмам, поросшим кустарником, скакал по бездорожью, по колючкам уже безо всякой колеи. Нас швыряло из стороны в сторону, мы бились головами и плечами. С каждой минутой я все отчетливее понимала, что мы едем в такое место, где никому не придет в голову нас искать. Я обливалась потом под своей абайей. Мокрые джинсы облепили мне ноги.

– Абди, – сказала я высоким дрожащим голосом, – что происходит?

– Молчать! – рявкнул один из бандитов на переднем сиденье.

Я отметила, что он говорит по-английски.

Отчаянно желая услышать слова поддержки, я попробовала еще раз.

– Что

происходит, Абди? – Я почти визжала. – Все будет хорошо? Скажите мне! Все в порядке?

– Тихо, – прошептал Абди со злостью.

Ничего себе поддержка. Он, похоже, напуган не меньше моего.

Я вспомнила, что в рюкзаке лежит мой телефон. У меня есть номер Аджуса. Но как мне достать телефон? И что я ему скажу? Я обернулась и увидела направленный на меня ствол, а за ним ребенка, который держал автомат. Платок упал с его лица. У него были круглые детские щеки и ужас в глазах. Он судорожно цеплялся за оружие, словно впервые держал его в руках. Ему, наверное, было не больше четырнадцати лет.

Человек на переднем сиденье что-то сказал, поднимая руку. Абди перевел. Ну конечно, они требуют отдать им наши телефоны. Сердце у меня в груди упало. Я отдала свой телефон, то же сделал Абди. Телефон Найджела был у него в рюкзаке, который они уже забрали. Я смотрела, как бандит вытаскивает из телефонов аккумуляторы.

Потом обе машины остановились посреди пустыни. Водитель «судзуки» вышел и открыл дверь с моей стороны. Он был в гражданской одежде и черно-белом платке, закрывающем голову и плечи, но его чисто выбритое лицо оставалось открытым. С виду ему было лет двадцать пять. Он наклонился, внимательно посмотрел на меня и сказал по-английски – приветливо, будто метрдотель на пороге ресторана.

– Здравствуйте!

У него были густые ресницы и торчащие вперед верхние зубы. Найджел его не заинтересовал.

– Меня зовут Ахмед. – У него вышло «Ок-мед». – Идемте со мной, пожалуйста. – Он поманил меня к себе. Меня одну.

Нас разлучили. Я даже не оглянулась, чтобы посмотреть на Найджела, боясь, что выдам свою панику. Я одна, а их шестнадцать. Теперь меня разлучают с моим единственным союзником. Я должна делать вид, что мне все равно.

Ахмед усадил меня на заднее сиденье «судзуки». Рядом сел второй бандит в маске. Позади были двое с автоматами. Мы снова рванули вперед, поднимая вокруг песчаную бурю.

Что там я учила о том, как нужно разговаривать с бандитами, чтобы остаться в живых? Как воззвать к совести плохих парней, напомнить им, что ты человек? У меня появилась идея. Надо обращаться к Ахмеду. Он как раз обернулся и смотрел на меня с улыбкой – как рыбак, поймавший на удочку какую-то крупную рыбу.

Собрав остатки выдержки, я заговорила. Я назвала свое имя, сказала, что я из Канады, из страны, где живет много сомалийцев. Объяснила, что я журналист и мы ехали в лагерь беженцев, чтобы сделать репортаж и помочь людям в других странах больше узнать о Сомали. «Я успела полюбить Сомали, – говорила я, – здесь потрясающе красиво». Я старалась говорить со всей искренностью, на которую была способна, осторожно обходя вопросы политики. Первый раз в жизни я радовалась, что работала в иранской телекомпании, потому что мистер Надьяфи показал мне, как выворачивать слова, чтобы они звучали по-мусульмански. «Мне очень грустно, – сказала я Ахмеду, – что ваша страна оккупирована». Под оккупацией я имела в виду присутствие в Сомали эфиопских, угандийских солдат, христиан и вообще иностранцев. И прибавила, что работала на исламском телевидении в Багдаде.

Рядом со мной сидел человек, закутанный в алый платок, и зыркал на меня сквозь узкую щелку. Потом я узнала, что его зовут

Али. Если Ахмед был дружелюбен, держался почти на равных, то этот – судя по глазам – был злой и подлый.

– Ты христианка? – спросил он с сильным акцентом.

Это был непростой вопрос. Из опыта путешествий я знала, что мусульмане лучше относятся к верующим – будь то христианин или иудей, – чем к атеистам.

– Да, – ответила я, – но я глубоко уважаю ислам. – И замолчала, ожидая реакции.

Ахмед снова улыбнулся, что показалось мне обнадеживающим.

– Сестра, – сказал он, – не волнуйся, с тобой ничего не случится. Здесь нет проблем. Иншалла. – Он хотел сказать: на все воля Аллаха. – Мы воины армии ислама. Наш командир хочет задать вам кое-какие вопросы. Мы везем вас на базу. У нас есть подозрение, что вы шпионы.

Горло у меня сжалось от страха. Западных журналистов часто обвиняют в шпионаже. Я продолжала говорить. Я трещала без умолку. Я назвала все исламские страны, где побывала, будто это могло завоевать их доверие. Впереди между сиденьями лежал золотисто-коричневый меховой коврик.

– Что это за мех? – спросила я, делая нелепую, отчаянную попытку вовлечь его в разговор. – Какого животного?

Ахмед не ответил. Он набрал номер на телефоне и сказал пару слов. Несколько минут спустя машины остановились. Бандит с моей стороны вышел и впустил Найджела, который появился из «мицубиси». Он тяжело и часто дышал, почти задыхался. Бандит втиснулся следом.

– Найджел, – бодро сказала я, жестом указывая на переднее сиденье, – это наш брат Ахмед. Эти люди – солдаты. Ахмед обещал, что с нами не случится ничего дурного. – Я широко и фальшиво заулыбалась.

Найджел, наверное, подумал, что я сошла с ума, и бросил на меня злой недоумевающий взгляд. Я ответила ему тем же. Нельзя сказать, что это было общение, но облегчение от его присутствия я ощущала.

У меня в голове происходила битва рационального и иррационального. Одна часть моего сознания хотела верить, что это какое-то недоразумение, что исламисты просто хотят показать нам, что мы чужие у них в стране, что тут нельзя ездить на шикарной машине и иметь белую кожу. Они нас отругают за нарушение законов и отпустят восвояси. Но, находясь в Ираке и Афганистане и читая местные новости, я узнала, что экстремисты любят отрезать своим пленникам головы. Непонятно, какая из этих мыслей была более дикой.

Каждый раз, когда машина подскакивала на кочке, ствол автомата бил меня по затылку. Я опасалась, что если так пойдет дальше, то могу потерять сознание.

– Брат Ахмед, – сказала я, – не могли бы вы попросить солдата сзади отвести оружие от моей головы? Я ведь не вооружена. Я не представляю для вас опасности. Меня это пугает.

Ахмед произнес что-то на сомали. Бандит поднял ствол, но не более чем на пару дюймов. Я заметила на запястье у Ахмеда золотые часы. От его протянутой руки исходил слабый запах одеколона. Я пыталась думать стратегически, представить себе, каков будет наш разговор с этим неизвестным полевым командиром, который ждет нас, чтобы обвинить в шпионаже. Как убедить его, что мы не шпионы? Может быть, тогда они возьмут наши вещи и отпустят нас обратно в Могадишо? Могадишо вдруг стал мне мил, точно дом родной. Я уже тосковала по нему. Представив, как этот неведомый командир роется среди наших вещей, я вспомнила о фотоаппаратах. Там десятки, если не сотни, снимков солдат Африканского союза, солдат Переходного правительства, патрулирующих Могадишо. Эти снимки могут создать у него впечатление, что мы на другой стороне священной войны, что мы союзники неверных. Все, что ему потребуется, – это включить фотоаппарат и начать нажимать кнопки.