Дома стены помогают

Уварова Людмила Захаровна

Вика у нас Руслановна, она часто зовет отца по имени — Руслан.

— Мне нравится твое имя, — говорит Вика. — Все девочки в классе завидуют, что у моего папы такое имя.

И соболезнующе обращается ко мне:

— Если бы ты еще была Людмила!

— Что бы было? — спрашиваю я.

— Был бы полный порядок, совсем по Пушкину.

— Мой папа хотел назвать меня Людмилой, но мама решила — только Зоей, — говорю я.

— Бабушка была у нас упрямая, — вспоминает Вика. — Верно, ма? Если что-то решит, ее уже не переубедит

никто.

Я соглашаюсь с Викой:

— В общем, имело место.

— А дедушку я не знала, — говорит Вика. — Он тоже был упрямый?

Мой отец, ее дед, ушел на фронт в сорок втором году.

Помню, был очень жаркий июльский день. В небе ни облачка, пыльные тополя возле военкомата, куда мы провожали папу вместе с мамой. Витрины магазинов, заставленные мешками с песком, окна домов, заклеенные белыми бумажными полосками.

Папа сказал:

— Ну, дочка…

Наклонился, прижал меня к себе.

Снизу вверх я смотрела на папу, на сильную, загорелую его шею, хорошо видную мне, на четко вылепленный, немного бугристый лоб и щеки, чуть отливающие голубизной; папа любил тщательно, на мой взгляд, чересчур тщательно бриться.

Он глянул на меня, и глаза его стали теплыми. Положил свою большую руку на мою голову, я стояла, не шелохнувшись, боясь, чтобы он не убрал руки.

Потом вынула из кармана плюшевого медвежонка, медвежонок был всегда со мною, сунула его в карман папиной гимнастерки.

Пусть, подумала я, пусть пойдет с папой на фронт и вместе с ним вернется обратно.

Первое письмо от папы мы получили спустя примерно недели две из действующей армии.

«Надо же так, — писал папа. — Стал рыться в карманах, нащупал что-то твердое, непонятное. Оказался медвежонок. Спасибо, дочка, мне с ним веселее…»

У нас на стене висит последняя фотография моего отца.

За эти годы я уже немного позабыла его, не помню, какого цвета у него были глаза, какой голос, но вот гляну на фотографию, и снова вспоминается мне жаркий день июля, пожухлые от зноя листья деревьев, белесое небо над головой. Я снова вижу его лицо, немного бугристый лоб, неяркие, четко вырезанные губы, темные, в едва заметных крапинках глаза под широкими, длинными бровями…

Такие же брови у Вики, единственное ее сходство с дедом. А я больше похожа на маму.

Теперь их обоих уже нет со мной. И я старше мамы уже на целых два года. Пройдет еще немного лет, и мы сравняемся с папой. Будут идти годы, один за другим, мой папа останется таким, каким был, а я буду неминуемо, необратимо стареть.

Что ж, чему тут удивляться? Так оно и должно быть…

* * *

Второго мая мы с Русланом решили пойти погулять в парк имени Горького, благо живем рядом, на Фрунзенской набережной, парк от нас рукой подать.

К нашему удивлению, Вика тоже вызвалась пойти с нами. Так и сказала:

— Примите и меня в вашу компанию…

—

Само собой, примем, — ответил Руслан. — А что, никак, надоели сверстники-ровесники, к старичкам потянуло?

— Какие вы старики, — возмутилась Вика, должно быть, ей хотелось бы, чтобы мы всегда и навеки оставались молодыми. — Просто охота сегодня побродить вместе с вами.

Она надела лучшее свое платье, джерсовое, вишневого цвета, в белую полоску, расчесала волосы на косой пробор, прошлась передо мной на цыпочках, словно балерина.

— Как я смотрюсь?

— Нормально, — ответила я, по правде говоря, несколько кривя душой. Я будто бы только сейчас заметила, какой Вика стала хорошенькой, на вид ей можно дать все семнадцать.

— Хороша у нас дочка, — сказал Руслан.

Я прижала палец к губам.

— Не надо, чтобы она слышали.

— Боишься, зазнается?

— Боюсь, — ответила я. — Возьмет и зазнается, с нее станет.

— Думаешь, она сама не знает, что хорошенькая? — спросил Руслан. — Не беспокойся, ей о себе все давным-давно хорошо известно.

— И все же, — сказала я.

— Ладно, — покорно согласился Руслан. — Пусть будет по-твоему.

У Руслана на редкость слишком покладистый характер, постоянно ровное настроение, он общителен, спокоен, жизнерадостен, уступчив. Чего еще можно желать от мужа?

Единственный его недостаток — он ревнив. Правда, одна я знаю об этом. Больше никто. Вика даже и не подозреваем о том, что он ревнив. Обычно она говорит о нем:

— Наш папа — сущий ангел. Голубой от головы до пяток…

А он, случается, расспрашивает меня с пристрастием, помню ли я Юру. Не скучаю ли по нему. Я уверяю Руслана, что я начисто забыла о Юре, что мне решительно все равно, есть он или же его нет, и чувствую, Руслан мне не верит. Хочет верить и все-таки не верит. И сам мучается, и меня, разумеется, мучает.

Итак, мы отправились в парк. Сияющий весенний лень, молодые листья на деревьях, ярко-зеленая, еще не успевшая запылиться, свежая на взгляд трава; все кругом нерастраченно ясное, чистое, и небо такое, словно его хорошенько вымыли с содой и протерли до блеска.

— Смотри, — сказал Руслан, — как много военных…

И вправду, по дорожкам парка, по берегу Москвы-реки, повсюду шли военные. Все больше уже пожилые, в мундирах, с орденами или пестрыми орденскими планками на груди.

Вика вспомнила:

— Так сегодня же второе мая, день встречи фронтовиков.

— Ну, конечно же, — сказал Руслан. — Совсем из головы вон. Однако что за память у девочки!

Никогда не упустит возможности похвалить Вику, хотя я постоянно спорю с ним, доказываю, что хвалить в глаза непедагогично, следует хвалить только за глаза, а он уверяет, что хвалить в глаза умнее и рациональнее, тогда человек, которого хвалят, будет стремиться стать еще лучше.

— Вот это да, — сказала Вика. — Какая смешная тетка!