Домик в Армагеддоне
Шрифт:
Степан Ильич пожал плечами, бросил метлу и прошел к беседке через пятачок молодого низкорослого сада, еще и не прижившегося толком.
– Садись, чего ты, – Надя переложила свою спортивную сумку на другой конец скамьи.
Устроился рядом. Сидели, глядя прямо перед собой.
– Ты еще больше похудел. Кожа да кости.
– Старею. Кто-то в старости пухнет, кто-то… наоборот.
– Боялась не застать. Первым автобусом приехала. А где… все?
– Разъехались. Сегодня вернутся.
– А Ефим?
– И Фима… сегодня приедет.
– Ну, как тут? – она понизила голос. – В секте?
Степан Ильич строго цыкнул.
– Чтоб
– Пап, у тебя же мобильного больше нет. Ты почему мобильным не пользуешься?
– Я имею в виду – сюда, на городской. У мамы ведь есть, я давал. Два, триста двадцать пять…
– А мобильный?
– Да ну его, отвлекает.
– Пап, мама недавно звонила тебе сюда. Ей ответили, что телефон сейчас нельзя занимать, и трубку повесили.
Степан Ильич как-то странно, вязко кивнул.
– У них в тот день сбор был. Значит, звонка важного ждали. Как дела у вас? – спросил он как можно более непринужденно.
– Замечательно!
Дурацкий вопрос, да. Степан Ильич поморщился от досады на самого себя.
– Как учеба?
– Да так же – замечательно.
– А твой…
– Дневник?
– Ну да. Как там твои планы насчет выпуска книги?
– А я отказалась.
– Отказалась? – удивился Степан Ильич, помня, как много это значило для Нади.
– Ну да. Передумала. Сайт закрыт. Всем спасибо. Из “Медиа-Пресс” звонили раз пять. Сказали, что я взбалмошная девчонка, и хотели с кем-нибудь из родителей поговорить. Я сказала – маму марсиане забрали, а папа в секту ушел.
Степан Ильич опять сердито цыкнул. Потом сделает внушение, а пока спросил:
– Так почему ты отказалась, Надь? – Степан Ильич вдруг почувствовал, как он успел отдалиться от дочери. Передумала… Он даже не знает, чем могла быть вызвана эта внезапная перемена. К тому, что Надя взрослая не по годам, – привык. А что может вот так, с легкостью, отказаться от того, чем так горячо и долго бредила…
– Так почему? Только честно.
– Ну… как объяснить? О! Отвлекает, – Надя обрадовалась, что так удачно подошло ей словечко, только что оброненное Степаном Ильичом; будто картинку пазла нашла, которую долго искала. – Отвлекает! Ну их!
– Кого?
– А всех. Буду сама себе звезда. Для закрытого показа.
Неподалеку прошумела машина, Степан Ильич прислушался. Нет, мимо.
– Приехать уже должны, – сказал он. – Говорили – утром выедут. Тут из Несветая часа два.
Запрокинув голову и глядя в свод беседки, похожий на аккуратно вырезанный кусок яичной скорлупы, Надя сказала с беззаботностью, не вязавшейся со словами:
– Тебя жалко. Маму жалко. Ефима жалко. Что же это за дело он себе такое нашел, в котором нет места нормальной человеческой жизни?
– Пожалуйста, Надь…
Надя снова ерзает. Колени смыкает плотно, прямо-таки склеивает. Подергивая полы куртки, натягивает внахлест одну на другую. Шею прячет под воротник. Совсем как в детстве, на рыбалке. Ему исполнилось сорок, когда он решил начать рыбалить.
Мол, жизнь налажена, в квартире ремонт, дочка подросла – пора и хобби обзавестись. Дело было вовсе не в рыбалке, понятно. Уединения искал. Упрятанное глубоко, одурманенное заботами новой жизни, чувство вины начинало уже потихоньку шевелиться, царапать. И он, еще, наверное, не вполне осознанно, искал
На рыбалке, как только упадет грузило в воду, Надюша принималась подолгу, копотливо кутаться, склеивать коленки, елозить на брезентухе рюкзака, чтобы в какой-то момент вдруг успокоиться, усевшись наконец как ей надо, отыскав единственно удобную позу. “Папа, мы сегодня на что ловим?” А потом, когда в садке заплещутся караси и подлещики, несколько раз сходит, рассмотрит, идет с жалобным рыбьим прошением: “Пап, давай того, с драными плавничками, отпустим?” Каждый раз какая-нибудь из рыбешек получала второй шанс. Почему-то только одна, и непременно самая обиженная – то плавнички драные, то губа крючком разворочена.
Скоро это превратилось у них в традицию, он сам спрашивал: “Ну что, дочь, которую отпускаем?” Ему стало легче тогда. Да, без всякого покаяния – легче.
– Чей это дом?
– В каком смысле?
– Пап, ну в каком может быть смысле – “чей дом”?
– Ну… общинный. Кому-то принадлежит, наверное. Я не спрашивал. Антону, может?
– А Фима здесь все время?
– Почти. Мы часто вдвоем тут.
– И как?
– Потихонечку, Надь. Потихонечку. Нелегко ведь ему.
– Пап, а ты тут всегда подметаешь?
– Угу.
– И обеды готовишь?
– Я же не умею. Хочу научиться, кстати. Вот если б книга поваренная здесь была.
– Пап?
– Что?
– Только честно. Скажи, не обижают тебя здесь?
– Ну что ты такое говоришь!
– Все, все. Прости. Блондинкам положено время от времени ляпнуть чего-нибудь. Ну, как протуберанцы на солнце: пшшш. А я же теперь блондинка.
Замолчали.
Света, кажется, смирилась. Перестала звонить. И Фиме, наверное, тоже перестала звонить. Фима, по крайней мере, не рассказывает. А дочка – не хочет смириться.
Не хочет принять его уход.
– Это утро напоминает мне молодящуюся старушку. Да? Видишь?
Надя посмотрела на отца долгим внимательным взглядом. Степан Ильич добавил:
– Мне иногда хочется Фиме что-нибудь такое – ляпнуть. Не могу. Дистанция, знаешь…
Надя обвела взглядом двор, полоску тусклого неба над аляповатыми краешками крыш.
– Вижу, конечно, – она легонько плечом пожала. – Помнишь, пап, давным-давно ты мне рассказывал про желудиного человечка?
– А какая она – нормальная жизнь? – неожиданно для самого себя обронил Степан Ильич.