Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

— Этого не нужно — отвчалъ Донъ-Кихотъ; я только помчу, и эта записка будетъ дйствительна не только для трехъ, но даже для трехсотъ ослятъ.

— Врю, вполн врю вашей милости, сказалъ Санчо. Теперь позвольте мн осдлать Россинанта и приготовьтесь благословить меня, потому что я хочу сейчасъ же пуститься въ дорогу, и прошу васъ еще разъ, не заставляйте меня смотрть на вс т дурачества, которыя вы собираетесь натворить здсь; не безпокойтесь, пожалуйста, объ этомъ, я право съумю сказать, что вы натворили здсь всего, чего только душ угодно.

— Нтъ, Санчо, это необходимо, и я настойчиво требую, отвчалъ Донъ-Кихотъ, чтобы ты увидлъ, по крайней мр, десять или двнадцать моихъ сумазбродствъ. Я кончу ихъ въ полчаса, но когда ты увидишь ихъ собственными глазами, тогда съ спокойной совстью побожишься, что видлъ вс остальныя, какія теб вздумается прибавить, и будь увренъ, ты все-таки не наговоришь столько, сколько я надлаю.

— Ради Бога, ваша милость, воскликнулъ Санчо, не раздвайтесь только, чтобы не привелось мн кожи вашей видть, потому что я человкъ жалостливый и непремнно

расплачусь, а ужь у меня и отъ вчерашнихъ слезъ — по осл моемъ, — голову ломитъ; не заставляйте же меня сегодня опять плакать. Если вашей милости угодно, чтобы я видлъ ваши разныя безумія, такъ вы, не раздваясь, выкиньте нсколько штукъ сразу, какія вамъ на умъ взбредутъ. Для меня собственно, ей Богу, этого ничего. Не нужно, и удерживать меня значитъ только дольше ожидать моего возвращенія съ медовыми встями для вашей милости; или иначе, клянусь Богомъ, пусть бережется госпожа Дульцинея, потому что если она не отвтитъ мн, какъ слдуетъ, такъ я кулаками вытяну у нее изъ внутренности хорошій отвтъ для вашей милости. Да что право, чтобы этакой славный странствующій рыцарь, какъ ваша милость, сталъ ни съ того, ни съ сего, просто сдуру, сходить съума, для какой-нибудь… пусть не заставляетъ она меня сказать для кого; потому что я не скажу, а выплюну ей это въ лицо; я вдь шутить не люблю. Жаль, что дама эта не знаетъ меня; а то была бы она у меня тише воды, ниже травы.

— Санчо, прервалъ его Донъ-Кихотъ, у тебя кажется осталось также мало разсудка, какъ у меня.

— Нтъ, ваша милость, отвчалъ Санчо, разсудку то у меня, слава Богу, побольше осталось, да за то и гнва побольше, да не въ томъ дло. Скажите-ка, лучше, что ваша милость намрены кушать, пока я возвращусь.

— Пожалуйста, не заботься объ этомъ, сказалъ Донъ-Кихотъ; если бы даже у меня всего было вдоволь, я и тогда не лъ бы ничего, кром травъ и плодовъ, которыя я найду на этихъ деревьяхъ и лугахъ. По настоящему, мн слдовало бы даже ничего не сть и претерпвать много другихъ лишеній.

— Кстати, замтилъ Санчо, боюсь я, по своемъ возвращеніи, не найти дороги сюда, такое это дикое мсто.

— Обрати вниманіе на все, отвчалъ Донъ-Кихотъ, на каждую примту; а самъ я не удалюсь отсюда, и даже постараюсь взобраться на самую высокую скалу, чтобы увидть тебя, когда ты будешь возвращаться. Но, чтобы теб безъ труда можно было отыскать меня, всего лучше наржь втвей дроку, который растетъ здсь въ изобиліи, и обозначай имъ свой слдъ до того мста, гд ты спустишься съ горъ. Втви эти послужатъ теб указателями и вожатыми, подобно нити, употребленной Персеемъ въ лабиринт.

— Я это и сдлаю, отвчалъ Санчо. И нарзавъ затмъ цлый пукъ дроку, онъ подошелъ въ Донъ-Кихоту попросить у него напутственнаго благословенія. Тутъ, прослезившись, герои наши простились другъ съ другомъ.

Усвшись на Россинанта, котораго Донъ-Кихотъ въ теплыхъ словахъ поручалъ вниманію Санчо, прося своего оруженосца заботиться о немъ какъ о самомъ себ, оруженосецъ пустился наконецъ въ путь, бросая отъ времени до времени по дорог втки дроку, какъ это совтывалъ ему его господинъ, и вскор скрылся изъ глазъ Донъ-Кихота, къ великому горю послдняго, желавшаго показать ему, во что бы то ни стало, нсколько сумазбродствъ, которыя онъ намревался совершить.

Но Санчо, не сдлавши и ста шаговъ, вернулся назадъ, и закричалъ рыцарю: «ваша милость, дабы я могъ съ чистой совстью побожиться, что видлъ собственными глазами вс ваши сумазбродства, мн точно слдуетъ, какъ вы говорили, видть хоть одно, то есть одно я, правду сказать, видалъ уже, потому что со стороны вашей милости, тоже было не послднее сумазбродство оставлять меня во что бы то ни было смотрть на вс остальныя.»

«Ну не моя ли правда,» воскликнулъ Донъ-Кихотъ. «Погоди же, Санчо, и прежде, чмъ ты успешь оглянуться, я уже сдлаю одну штуку.» Въ ту же минуту, поспшно раздвшись и оставшись въ одной рубах, онъ умудрился самъ себ дать подзатыльника, сдлать два прыжка на воздух и два раза перекувыркнулся, стоя вверхъ ногами. Штуки эти вполн удовольствовали Санчо, который повернулъ коня, окончательно убжденный, что господинъ его совсмъ одурлъ.

Глава XXVI

Оставшись одинъ, Донъ-Кихотъ безъ пояса снизу, но опоясанный сверху, покончивъ съ прыжками и кувырканіями, и видя, что Санчо уже ухалъ, не ожидая другихъ сумазбродствъ своего господина, взобрался за вершину высокой скалы, и тамъ принялся размышлять о томъ, что давно уже занимало его умъ: именно, подражать ли ему разрушительнымъ безумствамъ Роланда или меланхолическимъ Амадиса? «Ничего особеннаго не вижу я въ томъ», думалъ онъ, «что Роландъ былъ храбрый рыцарь, какъ это знаетъ весь свтъ. Къ тому же онъ, какъ извстно, былъ очарованъ, и никто не могъ лишить его жизни иначе, какъ уколовъ его черною булавкою въ пятку, отчего онъ и носилъ всегда на ногахъ шесть желзныхъ подошвъ. И однако же очарованіе не послужило ему ни къ чему, потому что Бернардъ дель Карпіо открылъ тайну, и задушилъ его въ своихъ рукахъ въ тснинахъ Ронцесвалеса. Но, Богъ съ нимъ — съ его мужествомъ; подумаемъ объ его безуміи, потому что онъ дйствительно обезумлъ, услышавъ отъ ксендза и, кром того, найдя доказательства на деревьяхъ, оснявшихъ одинъ ручей, что Анжелика отдыхала боле двухъ разъ съ Медоромъ, этимъ маленькимъ, кудрявымъ мавромъ, пажомъ Агрананта. Убдившись несомннными доводами въ томъ, что дама его сыграла съ нимъ подобную штуку, ему конечно слдовало

обезумть. Но вотъ вопросъ? съ какой стати мн повторять его безумства, не имя къ тому никакого повода. Я знаю и могу поклясться, что Дульцинея Тобозская никогда въ жизни не видала даже и тни какого нибудь мавра одтаго или раздтаго, и что она невинна, какъ въ первый день своего рожденія. Я слдственно могу только оскорбить ее, начавши изъ-за ее неврности неистовствовать, какъ Роландъ. Между тмъ Амадисъ, не неистовствуя и не особенно безумствуя, пріобрлъ какъ влюбленный большую славу, чмъ это-нибудь. Изъ исторіи его видно, что возбудивъ неудовольствіе своей даны Оріаны, велвшей этому рыцарю не показываться ей на глаза, онъ удалился съ однимъ пустынникомъ на утесъ Бдный, и тамъ рыдалъ до тхъ поръ, пока наконецъ не сжалилось и не спасло его небо — отъ избытка слезъ и любовныхъ страданій. Если это правда, въ чемъ трудно сомнваться, тогда къ чему мн обнажать себя, какъ я сначала хотлъ, и вырывать съ корнями эти бдныя деревья, не сдлавшія мн никакого зла, или возмущать воды этого ручья, который будетъ утолять мою жажду? Слава же памяти Амадиса, и да подражаетъ ему во всемъ, въ чемъ только можно, Донъ-Кихотъ Ламанчскій, с которомъ быть можетъ скажутъ, какъ сказали о комъ-то, что если онъ не совершилъ великихъ длъ, то, по крайней мр, погибъ за нихъ. И если я не оттолкнутъ своею дамою, какъ Амадисъ, то все равно я съ нею разлученъ. скорй же въ длу. Придите мн на память славныя дйствія Амадиса, какъ и чмъ долженъ начать въ подражаніе вамъ. Сколько я помню, Амадисъ большую часть времени проводилъ въ молитв; я буду длать тоже самое». Припомнивши молящагося Амадиса, Донъ-Кихотъ набралъ большихъ желудей и изъ нихъ устроилъ себ четки въ десять зеренъ. Его безпокоило теперь только то, что возл него не было пустынника, который бы исповдалъ и утшилъ его. И сталъ славный рыцарь, прогуливаясь по лугу, писать на древесной кор и на песк множество стиховъ, воспвая въ нихъ Дульцинею, и изливая свою тоску: изъ нихъ сохранились только одни, которые можно было прочитать, когда Донъ-Кихота пришли возвратить изъ его добровольнаго заточенія. Вотъ они:

Деревья, травы и цвты Зеленые, блестящіе, Когда вамъ скорбь моя не въ радость Услышьте вопль куши моей! Да не смутитъ онъ васъ, какъ страшенъ И какъ бы дологь ни былъ онъ. И чтобы долгъ вамъ свой отдать, Здсь началъ Донъ-Кихотъ рыдать Въ разлук съ Дульцинеей Тобозской. Вотъ мсто, гд изъ врныхъ врный Любовникъ далеко отъ дамы Своей укрылся, и страдаетъ Онъ тутъ, не вдая за что. Надъ нимъ смется, имъ играетъ Капризная любовь; и здсь Наполнилась слезами кадь, Какъ началъ Донъ-Кихотъ рыдать Въ разлук съ Дульцинеей Тобозской. Межъ тмъ какъ онъ средь скалъ гранитныхъ, Кляня свой рокъ, одни несчастья, Не приключенья находилъ; Любовь не легкой, мягкотканной Своей повязкой, а бичемъ Его ударила въ затылокъ; И раненый, чтобъ боль унять, Здсь началъ Донъ-Кихотъ рыдать Въ разлук съ Дульцинеей Тобозской.

Когда впослдствіи открыли эти стихи, то много смялись надъ этимъ прибавленіемъ Тобозской. Читатели думали, что вроятно, по мннію рыцаря, стиховъ его никто бы не разобралъ безъ этого прибавленія, и таково было дйствительно мнніе Донъ-Кихота, какъ самъ онъ сознался впослдствіи. То слагая стихи, то вздыхая, то взывая къ жильцамъ лсовъ — фавнамъ и сильвамъ, къ воднымъ нимфамъ, къ жалобному и воздушному эху, заклиная ихъ услышать и утшить его; то отыскивая травы, которыми онъ поддерживалъ свое существованіе, проводилъ рыцарь все время, которое онъ оставался одинъ съ своими страданіями; и до того дострадался онъ наконецъ, что если бы оруженосецъ его возвратился къ нему не черезъ три дня, а черезъ три недли, то несчастнаго рыцаря не узнала бы его родная мать. Но оставимъ его вздыхающаго и слагающаго стихи, и скажемъ, что случилось въ дорог съ Санчо.

Выхавъ на большую дорогу, оруженосецъ нашъ направилъ путь свой въ Тобозо, и на другой день былъ уже около той самой корчмы, въ которой суждено ему было попасть на это вчно памятное для него одяло. Не усплъ завидть онъ этого зданія, какъ ужь ему пригрезилось будто онъ совершаетъ во второй разъ свое воздушное путешествіе, и твердо ршился онъ ни за что не зазжать теперь въ этотъ домъ, хотя пора была самая манящая туда, то есть обденная, и Санчо далеко не прочь былъ хлебнуть чего-нибудь горяченькаго, потому что онъ нсколько дней уже довольствовался одною холодной пищей. Желудокъ оруженосца заставилъ его таки приблизиться къ этой роковой корчм, но онъ все еще не зналъ на врное, зайдетъ ли онъ въ нее? Тмъ временемъ, какъ онъ оставался въ этой нершительности, изъ корчмы вышли два какихъ то господина, и увидвъ нашего оруженосца, одинъ изъ нихъ сказалъ другому: «скажите на милость, господинъ лиценціантъ, не Санчо Пансо ли это детъ верхомъ? экономка нашего искателя приключеній увряетъ, будто этотъ человкъ служитъ оруженосцемъ ея господину.»