Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
Въ нмомъ изумленіи, какъ очарованная, стояла и слушала его переряженная красавица, глядя на него тмъ удивленнымъ взоромъ, какимъ глядитъ молодой крестьянинъ, которому неожиданно показали рдкую, никогда не виданную имъ вещь. Наконецъ она прервала священника, продолжавшаго отъ искренняго сердца предлагать ей свои услуги. «Если эти пустынныя горы», сказала она, «не укрыли меня отъ постороннихъ взоровъ, если раскинувшіеся волосы мои выдали меня, то напрасно стала бы я теперь притворятся и говорить то, чему поврили бы только изъ вжливости. Благодарю васъ, господа, за ваше вниманіе», продолжала она, «оно заставляетъ меня сказать вамъ все, что вы желаете. Признаться я боюсь, что повсть моихъ несчастій произведетъ на васъ тяжелое впечатлніе, потому что для меня вы не найдете ни леварствъ, ни утшеніе. Но, чтобы молодая, переодтая и бродящая въ этихъ горахъ женщина не могла возбудить въ васъ какого-нибудь подозрнія, я готова разсказать вамъ то, о чемъ желала умолчать.» Молодая красавица проговорила эти слова не переводя дыханія, такъ мило и такимъ мелодичнымъ голосомъ, что прелесть ума ея очаровала нашихъ друзей столько же, какъ и прелесть ея лица. Они еще разъ обратились къ ней съ предложеніемъ услугъ и настоятельно просили поторопиться разсказать имъ то, что она общала. Не заставляя себя долго упрашивать, бдная двушка поправила обувь, подобрала волосы, сла на большой камень, вокругъ котораго помстились трое слушателей ея, и сдлавъ нкоторое усиліе удержать слезы, готовыя брызнуть у нее изъ глазъ, свжимъ, звонкимъ голосомъ, такъ начала грустный разсказъ свой:
Въ сосдней съ нами Андадузіи есть маленькій городокъ, давшій имя свое одному герцогу, принадлежащему въ высокому сословію испанскихъ градовъ. У этого герцога двое сыновей: старшій, наслдникъ его имнія, повидимому будетъ и наслдникомъ высокихъ качествъ его, что же касается младшаго, то, право, я не знаю, что наслдуетъ онъ, если не лукавство Ганелона и измну Велидо [8] . Родители мои живутъ на земл этого гранда. Они не знатнаго рода, но обладаютъ такого рода знатностью и богатствомъ, что если бы дары природы цнились на равн съ деньгами и другими земными сокровищами, то врядъ ли они могли желать чего-нибудь большаго, и мн, конечно, не грозила бы та бездна, на краю которой я теперь стою; вся бда моя въ томъ, что я не знатная двушка. Правда, краснть за родословную родителей моихъ мн не приходится, но нее же она не такова, чтобы я не могла припясать ей постигшаго меня несчастія. Родные мои простые земледльцы, но чистой испанской
8
Рыцарь Велидо умертвилъ, въ конц XI столтія, короля Санчо II.
Когда произнесено было имя Фернанда, Карденіо мгновенно измнился въ лиц и принялся стонать съ такими болзненными припадками, что священникъ и цирюльникъ, взглянувъ на него, стали подозрвать, не нашелъ-ли на него одинъ изъ тхъ припадковъ изступленія, которымъ онъ былъ подверженъ. Но Карденіо только дрожалъ и покрывался крупными каплями пота, не двигаясь съ мста, и не сводя глазъ съ очаровательной двушки; онъ догадывался, кто она такая. Не обращая никакого вниманія на него, Доротея простодушно продолжала свой разсказъ. «Увидвъ меня, этотъ человкъ почувствовалъ во мн самую пламенную страсть, и, правду сказать, онъ имлъ случай подтвердить дломъ свои слова. Но, чтобы поскоре кончить этотъ невеселый разсказъ, умолчу о томъ, въ какимъ уловкамъ прибгалъ онъ, чтобы сказать мн про свою любовь. Онъ подкупалъ вашу прислугу, длалъ множество подарковъ моимъ родителямъ, устраивалъ на нашей улиц безпрерывныя празднества и ночными серенадами своими не давалъ никому покоя. Онъ доставлялъ мн, невдомыми для меня путями, тысячи любовныхъ записокъ, содержавшихъ мене буквъ, чмъ клятвъ и общаній. Все это только раздражало и отталкивало меня отъ него, какъ отъ моего смертельнаго врага. И это вовсе не потому, чтобы я не видла всхъ его достоинствъ и считала оскорбительной для себя его любовь; напротивъ того, я не знаю почему, но только мн нравилось, что за мной ухаживаетъ такой блестящій молодой человкъ, какъ донъ-Фернандъ, и я читала, далеко не безъ удовольствія, т похвалы, которыя встрчала въ его запискахъ. Что длать? намъ, женщинамъ, какъ бы мы ни были дурны собой, все-таки льститъ это, когда насъ называютъ хорошенькими. Но мое собственное достоинство и совты моихъ родныхъ, скоро и легко догадавшихся о видахъ, какіе имлъ на меня донъ-Фернандъ, — не старавшійся, какъ кажется, особенно скрывать ихъ, — длали меня глухою къ клятвамъ и просьбамъ его. Родные моя не переставали повторять мн, что ихъ счастіе, спокойствіе и честь покоятся на моемъ добромъ имени, что мн стоитъ только измрить разстояніе, отдляющее меня отъ донъ-Фернанда, дабы убдиться, что виды его, хотя онъ и уврялъ въ противномъ, были не совсмъ чисты. Они говорили, что если-бы я ршительно принудила его прекратить свое неотвязчивое преслдованіе, то они готовы были-бы сейчасъ-же обвнчать меня съ кмъ мн угодно, не разбирая того, будетъ-ли этотъ женихъ изъ нашего города или изъ чужаго. Сдлать имъ это было не трудно при ихъ состояніи и той молв, которая ходила о моемъ богатств и красот. Все это укрпляло меня въ моемъ ршеніи не отвчать донъ-Фернанду ни одного слова, не подать ему и тни надежды, чтобы я когда бы то ни было отвтила на его страсть. Но все это только воспламеняло его любовь, или врне сказать его похоть, это слово дйствительно лучше всего характеризуетъ ту мнимую любовь, которою онъ не переставалъ преслдовать меня, потому что будь эта любовь истинная, то вамъ-бы не видть меня здсь въ эту минуту. Наконецъ онъ какъ то узналъ, что родители мои собираются поскоре выдать меня замужъ, и этимъ отнять у него всякую надежду обладать мною когда-бы то ни было, а вмст съ тмъ доставить мн противъ него надежную защиту. Эта новость, или, быть можетъ, явившееся у него подозрніе въ возможность чего-нибудь подобнаго, заставило его сдлать то, что я вамъ сейчасъ разскажу.
Однажды ночью, оставшись одна въ спальн съ моею горничною, заперевъ хорошо вс двери изъ предосторожности, чтобы непреднамренная съ моей стороны небрежность не подала повода къ какимъ-нибудь сплетнямъ, я вдругъ…. но вообразите мой ужасъ и мое удивленіе, когда я очутилась лицомъ къ лицу съ донъ-Фернандомъ. Одинъ Богъ знаетъ, какъ онъ пробрался въ мою комнату, не смотря на вс принятыя мною предосторожности. На минуту я ослпла и онмла отъ изумленія и негодованія; и если-бы я даже захотла кричать, то кажется не успла-бы, потому что, въ ту же минуту, обнявъ меня своими руками — отъ испуга и волненія я ршительно не могла защищаться — онъ разсыпался передо мною въ такихъ клятвахъ и увреніяхъ, что теперь мн только остается удивляться той непобдимой сил, съ какою ложь можетъ заставить врить себ. Къ тому-же, онъ подкрплялъ слова свои слезами, а свои общанія вздохами. Бдная, неопытная, никмъ не поддержанная двушка, я сама не знаю, какъ начала мало-по-малу врить всему, что говорилъ этотъ обманщикъ; я до сихъ поръ удивляюсь, какъ онъ быстро увлекъ меня, хотя я и не позволила себ сначала ничего больше, кром простаго состраданія къ его горю и притворнымъ слезамъ. Оправившись отъ перваго испуга, я сказала ему смле, чмъ ожидала: еслибъ разъяренный левъ держалъ меня въ эту минуту въ своихъ ногтяхъ, совершенно также, какъ держите вы меня теперь въ своихъ рукахъ, и если-бы освободиться изъ нихъ я могла не иначе, какъ пожертвовавъ моею двственностью, то увряю васъ, это было-бы для меня также трудно, какъ уничтожить во времени то, что въ немъ совершилось. И если тло мое въ вашихъ рукахъ, то душа моя остается въ моихъ, послушная только голосу моей совсти, которая, какъ вы увидите, слишкомъ расходится съ вашею, если только ни ршитесь прибгнуть къ насилію. Я въ вашихъ рукахъ, но я еще не ваша рабыня, и ваше высокое происхожденіе не есть ваше право позорить скромное мое; потому что у меня, простой двушки, можетъ быть столько-же чувства собственнаго достоинства, какъ и у васъ. Ваша знатность, ваше богатство для меня ничто; слова ваши не могутъ обмануть меня, а ваши слезы разнжить. Но если-бы родители мои, хотя и противъ моей воли, указали мн на васъ, какъ на моего будущаго мужа, то если-бы это не набросило тни на мое доброе имя, я безмолвно, позорясь ихъ вол, оставалась-бы врна ей всю мою жизнь, и добровольно отдала-бы вамъ то, что теперь вы хотите отнять у меня силой. Клянусь вамъ, сердце мое будетъ принадлежать только моему мужу.
«О, если только за этимъ дло стало, воскликнулъ безчестный соблазнитель, то вотъ — моя рука; бери ее! она твоя, божественная Доротея! (такъ звали несчастную героиню разсказа) я твой супругъ, и въ свидтели супружеской клятвы моей призываю небо, отъ котораго ничто не скрыто, и этотъ образъ Пречистой Двы, который стоитъ передъ нами.»
Едва лишь Карденіо услышалъ имя Доротеи, какъ съ нимъ опять возобновились судорожные припадки, и теперь онъ окончательно убдилося въ томъ подозрніи, которое съ самаго начала зародилось у него насчетъ прелестной незнакомки. Не желая однако прерывать разсказа, конецъ котораго онъ угадывалъ, Карденіо сказалъ ей только: «какъ! сударыня, васъ зовутъ Доротеей? Я слышалъ кое-что про одну Доротею, судьба которой очень сходна съ вашею. Но, прошу васъ, продолжайте вашъ разсказъ. Когда-нибудь я сообщу вамъ все что такое, что столько-же тронетъ васъ, сколько и удивитъ.» Услышавъ это, Доротея взглянула на него, потомъ на его лохмотья, и попросила сказать теперь-же все, что можетъ сколько-нибудь касаться ея. Все, что судьба еще оставила мн, добавила она, это мужество и силу равнодушно перенести всякій новый ударъ. Ничто, я уврена въ этомъ, не можетъ уже увеличить моихъ несчастій.
— Я сказалъ-бы вамъ теперь-же все, что я думаю, отвчалъ Карденіо, еслибъ самъ былъ увренъ въ моихъ предположеніяхъ, но для меня не наступило еще время сказать вамъ то, что вамъ нтъ пока особенной надобности знать.
— Не смю вамъ противорчить, сказала Доротея, и возвращаюсь въ своему разсказу. Схвативъ въ руки икону Божіей Матери, стоявшую въ моей комнат, донъ-Фернандъ призывалъ Пречистую Дву въ свидтели нашего союза, и тутъ же поклялся жениться на мн. Но еще до этого я сочла не лишнимъ предостеречь его и напомнить ему о томъ страшномъ неудовольствіи, которое возбудитъ въ герцог извстіе о женитьб его сына на простой двушк. Я предостерегала его не увлекаться моей красотой, которая ни въ какомъ случа не могла-бы послужить ему оправданіемъ; говорила ему, что если онъ дйствительно желаетъ мн добра, то пусть предоставитъ мн выйти замужъ за человка, равнаго мн и по рожденію и по своему положенію въ свт. Я напомнила ему, наконецъ, что неравные браки, въ большей части случаевъ, взамнъ прочнаго счастія, кончаются скоропроходящимъ наслажденіемъ. Все это и многое другое, чего не припомню теперь, я ему высказала тогда-же, но все это не могло отклонить донъ-Фернанда отъ его намренія, подобно тому, какъ человка занимающаго деньги съ мыслью никогда не возвратить ихъ, не могутъ остановить никакія условія кредитора. Но тогда-же я сказала и самой себ: не я первая длаю на свт блестящую партію, и донъ-Фернандъ не первый мужчина, очарованный или, лучше сказать, ослпленный женской красотой; не онъ одинъ женится на двушк, далеко не соотвтствующей ему по своему происхожденію. И такъ какъ не мн измнять свтъ и его обычаи, то безразсудно было-бы съ моей стороны отказываться отъ того счастья, которое кладетъ мн въ руки сама судьба. Я думала, что если даже любовь Фернанда и остынетъ вмст съ удовлетворенной страстью, то все-же я останусь женой его передъ лицомъ Бога; если-же я оттолкну его, тогда онъ, безъ сомннія, ршится на все, и заглушивъ голосъ совсти, прибгнетъ въ насилію, такъ что я останусь не только обезчещенной, но и лишенной всякой возможности оправданія въ такомъ дл, въ которомъ я была-бы совершенно невинна; какъ могла-бы я уврить моихъ родныхъ и знакомыхъ, что мужчина пробрался въ мою спальню безъ моего согласія? Все это быстро мелькнуло въ моемъ ум; но это, быть можетъ, ни къ чему-бы еще не привело, еслибъ не клятвы Фернанда и призываемые имъ свидтели, еслибъ не слезы, ручьями лившіяся изъ глазъ его, еслибъ наконецъ не эта обворожительная наружность, которая, могла увлечь самую холодную двушку. Противиться ему я боле не могла, и кликнувъ мою горничную предложила ей быть земнымъ свидтелемъ тхъ клятвъ, которыя слышало только небо. Клятвопреступникъ, не содрогнувшись, повторилъ передъ ней вс прежнія клятвы свои и еще разъ, не содрогнувшись, поругалъ святыню. Онъ призывалъ на свою голову грома земные и небесные, въ случа своей измны; глаза его опять наполнились слезами, онъ еще крпче сжалъ меня въ своихъ объятіяхъ, изъ которыхъ у меня не хватало силъ освободиться; и когда наконецъ служанка покинула меня, тогда наступила минута моего позора и его измны.
День, смнившій роковую ночь въ моей жизни, не наступалъ такъ скоро, какъ того желалъ. быть можетъ, донъ-Фернандъ; потому что у человка,
Услышавъ имя Лусинда, Карденіо пожалъ только плечами, нахмурилъ брови, закусилъ губы, но вскор затмъ слезы ручьями брызнули изъ его глазъ. Доротея, между тмъ, не прерывая своего разсказа, продолжала: я скоро узнала эту грустную новость, и вмсто того, чтобы окаменеть при этомъ извстіи, мною овладла такая ярость, что я едва не кинулась на улицу и не разсказала всенародно, на городской площади, про ужасную измну, жертвою которой мн суждено было сдлаться. Но раздраженіе это утихло подъ вліяніемъ другой, зародившейся въ ум моемъ мысли, которую я привела въ исполненіе въ слдующую же ночь. Я одлась въ это рубище, доставленное мн моимъ слугою, которому одному во всемъ дом и разсказала мою ужасную и грустную исторію; онъ согласился сопровождать меня до мста, гд я надялась встртить того, это меня погубилъ. Пожуривъ меня немного за мою смлость и, какъ онъ говорилъ, неприличіе моего поступка, но видя невозможность поколебать меня, слуга мой ршился слдовать за мною, хоть на край свта. Въ ту же минуту и спрятала въ этотъ холщевый мшокъ нсколько платья и денегъ на всякій непредвиднный случай, и въ глубокой тишин, не сказавъ никому ни слова, волнуемая зловщими предчувствіями, покинула родимый домъ, — въ сопровожденіи одного только спутника — слуги. Я шла пшкомъ, но желаніе поскоре добраться до города привязало мн, кажется, крылья, на которыхъ и спшила, если не остановить вроломнаго Фернанда на пути въ его преступленію, то, по крайней мр, спросить у него, какими глазами смотритъ онъ теперь на самаго себя? На третій день я была уже въ город, и сейчасъ же спросила, гд живутъ родные Лусинды? Первый, встртившійся на улиц человкъ отвтилъ мн на это больше, чмъ я хотла бы узнать. Онъ показалъ мн домъ моей соперницы и разсказалъ подробно все, что случилось на ея свадьб;— во всемъ город тогда только и толковъ было, что объ этомъ происшествіи. Я узнала, что Лусинда, вымолвивъ подъ внцомъ, предъ алтаремъ Господа, роковое да, изъявлявшее ея согласіе стать женою донъ-Фернанда, тутъ же упада въ продолжительный обморокъ, и когда мужъ кинулся расшнуровать ее, чтобы облегчить ей грудь, онъ нашелъ у сердца ея записку, въ которой Лусинда писала Фернанду, что не можетъ быть его женой, такъ какъ она жена Карденіо — благороднаго молодаго человка изъ одного города съ Лусиндой, какъ мн передалъ разскащикъ, — и что она произнесла передъ нимъ роковое да, единственно по вол родителей. Между прочимъ она писала. что ршилась при окончаніи свадебнаго обряда, убить себя, оправдывая своимъ положеніемъ эту кровавую необходимость. Это намреніе подтверждалось, какъ слышно было, кинжаломъ, найденнымъ подъ ея подвнечнымъ платьемъ. Оскорбленный и обманутый Фернандъ кинулся было на свою жену съ намреніемъ поразить ее найденнымъ на груди ея кинжаломъ, прежде чмъ она придетъ въ чувство, но былъ удержанъ родными Лусинды и другими, присутствовавшими при этомъ лицами. Говорятъ, что онъ въ ту же минуту покинулъ домъ своей невсты, которая пришла въ себя только на другой день, и тогда разсказала своимъ родителямъ, какъ стала законной женой Карденіо. Говорили еще, продолжала Доротея, будто Карденіо присутствовалъ при этомъ свадебномъ обряд, и видя невсту свою обвнчанной, чего онъ конечно не могъ ожидать, несчастный покинулъ въ отчаяніи городъ, оставивъ письмо, въ которомъ, проклиная Лусинду, писалъ, что его не увидятъ боле. Обо всемъ этомъ, какъ я вамъ сказала уже. почти исключительно говорили во всемъ город. Но когда узнали, что и Лусинда исчезла изъ отцовскаго дома и даже изъ города, тогда конечно заговорили объ этомъ еще больше. Несчастную искали повсюду и безутшные родители ея теряли голову, не зная, на что ршиться. Вс эти извстія нсколько оживили мои надежды; я конечно больше радовалась тому, что нашла донъ-Фернанда холостымъ, чмъ еслибъ нашла его женатымъ Мн казалось тогда, что горе мое не неисцлимо, и я силилась убдить себя, что само небо поставило донъ-Фернанду эти неожиданныя преграды на пути къ его второму браву, чтобы напомнить ему о клятвахъ, данныхъ имъ въ минуту перваго, — чтобы заставить вспомнить его, что, христіанинъ, онъ долженъ заботиться боле о спасеніи и счастіи души нежели о земныхъ наслажденіяхъ. Я насильно вселяла въ себя вс эти мысли, и безъ причинъ утшалась; я леляла себя какиии то смутными грезами для поддержанія этой жизни, которую я теперь презираю. Между тмъ какъ я бгала по городу, не зная, на что ршиться, потому что я не встртила тамъ донъ-Фернанда, я услышала на площади глашатая, объявлявшаго большое вознагражденіе тому, кто меня найдетъ описывая при этомъ мой ростъ, возрастъ и мою одежду. Слышала я также, какъ чернили меня вокругъ, разсказывая, будто ушедшій со иною слуга похитилъ меня изъ родительскаго дома. Этотъ новый ударъ былъ направленъ прямо мн въ сердце; и когда я узнала, какъ глубоко упала во мнніи людей, присовокупившихъ къ бгству моему изъ роднаго дона черное обвиненіе меня въ сообщничеств съ грубымъ, презрительнымъ и низкимъ человкомъ, тогда иною овладло полное отчаяніе. Убгая отъ этихъ слуховъ, я покинула городъ въ сопровожденіи моего слуги, начавшаго выказывать тогда нкоторое колебаніе въ исполненіи того, что онъ мн общалъ. Боясь быть открытою, я въ ту же ночь ушла въ эти горы; но, правду говорятъ, что несчастіе никогда не приходитъ одно, и что конецъ одной бды есть начало другой, большей. Это случилось и со мной; увидвъ меня одну съ нимъ въ пустын, мой врный, въ начал, слуга, побуждаемый своими развратными наклонностями боле, чмъ моей красотой, захотлъ по своему воспользоваться случаемъ, оставившимъ меня наедин съ нимъ. Позабывъ страхъ Божій и потерявъ всякое уваженіе къ своей недавней госпож, онъ обратился но мн съ дерзкимъ предложеніемъ, и видя какъ презрительно я ему отвтила на это, перешелъ отъ словъ и моленій въ сил. Но милосердое небо, рдко оставляющее безъ помощи благія намренія, обратило въ эту минуту свой взоръ на меня и ниспослало мн силу столкнуть дерзкаго въ пропасть, гд онъ и остался, живой или мертвый — не знаю. Тогда быстре чмъ могли, повидимому, позволить мн усталость и страхъ, я удалилась въ самую глубь этихъ горъ, не имя другаго намренія, кром желанія скрыться отъ тхъ, которые ищутъ меня. Съ этихъ поръ прошло уже нсколько мсяцевъ; я встртила здсь пастуха, который принялъ меня къ себ помощникомъ и помстилъ меня въ своей хижин, расположенной въ самомъ сердц этой горной пустыни. Я пробыла у него въ услуженіи нсколько времени, уходя на цлый день въ поле, чтобы спрятать отъ него эти волосы, которые, противъ воли моей, выдаютъ меня. Но вс старанія мои не послужили ни къ чему. Хозяинъ мой замтилъ, наконецъ, что я не мальчикъ, и приступилъ во мн съ такимъ же предложеніемъ, какъ мой бывшій слуга. И тамъ какъ судьба не всегда является на помощь въ намъ въ ту минуту опасности; такъ какъ возл меня не было на этотъ разъ новой пропасти, въ которую я могла бы сбросить хозяина во слдъ слуг, поэтому я ршилась лучше убжать отъ него и поселиться въ этомъ мертвомъ мст, чмъ вступить въ неравный бой. Такъ пришла я въ эти горы и лса искать убжища, въ которомъ могла бы свободно наливать передъ небомъ свои слезы и умолить его, да умилосердится онъ надо мной, превративъ мою жизнь, или оставивъ меня навсегда въ этой пустын, или уничтоживъ наконецъ самую память о несчастной, которая, такъ невинно, дала поводъ злословію преслдовать и раздирать ее.
Глава XXIX
Такова невымышленная повсть моихъ горестныхъ приключеніи. Судите сани теперь: имю ли я причину вздыхать тяжеле, чмъ вы это слышали, и проливать боле горючія слезы, чмъ т, которыхъ вы были свидтелями. Утшенія для меня, вы видите, напрасны — горю моему ничмъ не пособить. Прошу васъ объ одномъ; сдлать это вамъ не трудно: укажите мн такое мсто, гд бы я могла провести жизнь, не опасаясь, ежеминутно, потерять ее отъ страха и тревоги; такъ сильно боюсь я, чтобы убжище мое не было открыто тми, которые меня ищутъ. Я знаю, въ дом моихъ родныхъ меня ожидаетъ хорошій пріемъ, за это ручается нжная любовь ихъ ко мн; но при одной мысли о томъ, что мн придется показаться имъ на глаза не такою, какою они надятся меня найти, мн становится такъ стыдно, что я желаю лучше навки скрыться отъ взоровъ ихъ, чмъ прочесть на лиц родителей моихъ то горе, которое отпечатлется на немъ, при встрч съ погубленной ихъ дочерью. Съ послднимъ словомъ бдная двушка умолкла и закраснлась; и стыдъ и раскаяніе, волновавшіе ея молодую душу, вылились въ этой краск, выступившей на ея лиц. Слушатели, тронутые разсказомъ ея несчастной любви, почувствовали къ ней глубокое состраданіе. Священникъ собирался было утшить ее, но Карденіо предупредилъ его. «Какъ, сударыня», воскликнулъ онъ, «это вы, прекрасная Доротея, единственная дочь богатаго Кленардо?» Доротея изумилась, услышавъ имя своего отца, и взглянувъ на рубище того, кто произнесъ это имя — намъ извстно, какъ одтъ былъ Карденіо — спросила его: «кто онъ и какъ знаетъ онъ имя ея отца? сколько я помню, я, кажется, ни разу не упомянула его въ продолженіи моего разсказа,» сказала она.
— Я тотъ несчастный, отвчалъ Карденіо, который долженъ былъ жениться на Лусинд; я злополучный Карденіо, оборванный, полунагой, лишенный всякаго утшенія, и, что еще хуже, — разсудка, потому что я нахожусь въ здравомъ ум только немного минутъ, удляемыхъ мн небомъ. До этого ужаснаго положенія меня довелъ тотъ самый человкъ, который погубилъ и васъ. Да, Доротея, это я былъ свидтелемъ и жертвой вроломства донъ-Фернанда, это я ожидалъ той минуты, въ которую Лусинда произнесла роковое да, отдавшее руку ея Фернанду; это у меня не хватило ршиости дождаться и узнать, чмъ кончился ея обморокъ, что заключалось въ письм, найденномъ у ея сердца. Душа моя изнемогла подъ бременемъ столькихъ несчастій, обрушившихся на нее разомъ. Я покинулъ домъ Лусинды, въ ту минуту, когда терпніе мое истощилось, и оставивъ ей письмо, ушелъ въ эту пустыню съ намреніемъ окончить здсь мою жизнь, ставшую мн ненавистной, какъ смертельный врагъ мой. Но небо лишило меня только разсудка, оставивъ мн жизнь для встрчи съ вами; потому что если все, что вы говорили, правда, а я вамъ врю, то, можетъ быть, обоимъ намъ суждено еще узнать лучшія времена чмъ т, на которыя мы могли расчитывать въ тяжелыя минуты нашего отчаянія. Если Луснида не можетъ быть женою донъ-Фернанда, ибо она моя, какъ это она торжественно объявила; и если донъ-Фернандъ не можетъ быть ея мужемъ, такъ какъ онъ вашъ, то мы можемъ еще надяться, что небо, сохранивъ въ цлости ваше достояніе, отдастъ намъ то, что намъ принадлежитъ. Пусть же остается съ вами это утшеніе, основанное не на обманчивыхъ грезахъ и пустыхъ надеждахъ; будемъ надяться на лучшее; и я прошу васъ отказаться теперь отъ вашего прежняго ршенія, какъ я отказываюсь отъ своего. Я даю вамъ слово христіанина и благороднаго человка не покидать васъ, пока не возвращу васъ вашему жениху. И если слова мои не послужатъ ни въ чему, тогда, во имя вашей чести, попранной донъ-Фернандомъ, я обнажу шпагу и орудіемъ, на которое даетъ мн право мое званіе, заставлю его отдать вамъ то, что онъ вамъ долженъ. Но, отмщая ваши несчастія, я позабуду о своихъ; я ни однимъ словомъ не намекну Фернанду объ оскорбленіяхъ, нанесенныхъ имъ мн; отмстить за нихъ я предоставляю небу.