Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

«Услышь меня, о, злобный рыцарь, придержи за узду коня твоего, которымъ ты такъ худо правишь и не мни ему боковъ. Вроломный! взгляни на меня и убдись, что ты бжишь не отъ свирпаго змя, а отъ кроткаго агнца, который не скоро еще превратится въ овцу. Чудовище! ты посмялся надъ прекраснйшей двой, на какую когда либо взирала Діана въ горахъ и Венера въ рощахъ. Жестокосердый Бирено, убгающій Еней, да сопутствуетъ теб Баррабасъ и пусть будетъ съ тобою что будетъ!»

«Нечестивецъ! ты уносишь изъ этого замка въ когтяхъ своихъ душу и сердце влюбленной въ тебя двушки, вмст съ тремя головными платками и подвязками отъ блой, какъ мраморъ Паросскій, ножки. Ты уносишь дв тысячи вздоховъ, которые могли бы зажечь своимъ пламенемъ

дв тысячи Трой, еслибъ ихъ было столько на свт. Жестокосердый Бирено, убгающій Еней, да сопутствуетъ теб самъ Баррабасъ и пусть будетъ съ тобою, что будетъ».

«О, если-бы Санчо оказался такимъ неумолимо безчувственнымъ, чтобы Дульцинея твоя никогда не могла бы быть разочарована! Пусть вчно страдаетъ она за твои грхи, потому что праведные часто отвчаютъ въ этомъ мір за гршныхъ. Чтобы не удалось теб ни одно твое, самое лучшее приключеніе, чтобы вс твои надежды оказались обманчивымъ сномъ и чтобы постоянство твое не было вознаграждено. Жестокій Бирено, убгающій Еней, да сопутствуетъ теб Баррабасъ и пусть будетъ съ тобою, что будетъ».

«Чтобы отъ Севильи до Мартены, отъ Гренады до Лои и отъ Лондона до Англіи считали тебя вроломнымъ, чтобы въ картахъ не шли къ теб короли, и чтобы не видлъ ты ни тузовъ, ни семерокъ въ игр. Чтобы кровь текла у тебя изъ ранъ, когда сржешь ты мозоли твои, и когда вырвешь зубъ, чтобы посл него остались у тебя корешки. Жестокій Бирено, убгающій Еней, да сопутствуетъ теб Баррабасъ и пусть будетъ съ тобою, что будетъ».

Тмъ времененъ, какъ опечаленная Альтизидора изливала въ этихъ словахъ свое горе, Донъ-Кихотъ пристально глядлъ на нее, и когда она кончила, рыцарь, не отвчая ей ни слова, сказалъ, обратясь къ Санчо: «Заклинаю тебя спасеніемъ предковъ твоихъ, добрый мой Санчо, скажи мн правду? уносишь ли ты отсюда подвязки и три платка, о которыхъ говоритъ эта влюбленная двушка?»

— Три платка я увожу, отвчалъ Санчо, но подвязокъ никакихъ у меня нтъ. — Безстыдство Альтизидоры поразило герцогиню. Хотя она знала ее насмшливый и бойкій нравъ, но все же не воображала ее такой нахальной двчонкой. Къ тому же она не была предувдомлена объ этой выходк. Желая обратить все это въ шутку, герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту:

— Посл такого прекраснаго пріема, какой вы встртили, рыцарь, въ этомъ замк, не хорошо было съ вашей стороны похитить здсь три платка наименьше и наибольше три платка съ парой подвязокъ. Подобный поступокъ вовсе не соотвтствуетъ стяженной вами слав и не говоритъ въ пользу благородства вашихъ чувствъ. Отдайте этой двушк ея подвязки, или я вызываю васъ на бой, ни мало не безпокоясь о томъ, что злые волшебники измнятъ мой образъ, подобно тому, какъ они измнили образъ сражавшагося съ вами слуги моего Тозилоса.

— Избави меня Богъ обнажить мечь противъ того, кто такъ ласково принялъ меня въ своемъ замк, отвтилъ рыцарь. Я отдамъ платки, такъ какъ Санчо говоритъ, что онъ ихъ взялъ, подвязокъ же я не могу отдать, потому что у меня ихъ нтъ; пусть эта двушка поищетъ у себя, она врно найдетъ ихъ. Никогда, господинъ герцогъ, продолжалъ онъ, не былъ я воромъ, и думаю, что никогда въ жизни не буду, если не отступится отъ меня Богъ. Въ томъ, что эта двушка влюблена въ меня, я нисколько не виноватъ, и не считаю себя обязаннымъ извиняться за это ни передъ него, ни передъ вашей свтлостью. Прошу васъ только имть лучшее мнніе обо мн и позволить мн продолжать мой путъ.

— Да хранитъ васъ Богъ, господинъ Донъ-Кихотъ, воскликнула герцогиня, и дай намъ Богъ получить счастливыя извстія о вашихъ подвигахъ. Позжайте, позжайте съ Богомъ, потому что чмъ дольше вы остаетесь здсь, тмъ сильнйшій возжигаете пламень въ сердц этой двушки, не сводящей съ васъ глазъ. Но я накажу ее такъ, что она не дастъ больше воли ни языку, ни глазамъ своимъ.

— Еще одно слово, безстрашный Донъ-Кихотъ, воскликнула Альтизидора; извини меня, что я обвинила тебя въ краж подвязокъ, клянусь душой моей

и совстью, он у меня на ногахъ, и я также ошиблась, какъ тотъ, кто ищетъ осла, сидя на немъ.

— Что, не моя ли правда, воскликнулъ Санчо; я, какъ разъ, такой человкъ, чтобы скрывать ворованныя вещи. Будь у меня поползновеніе въ этому, такъ врно не звалъ бы я, бывши губернаторомъ.

Донъ-Кихотъ низко поклонился герцогу, герцогин и всему, глядвшему на него, народу и, тронувъ Россинанта, выхалъ въ сопровожденіи Санчо изъ замка по дорог въ Сарагоссу.

Глава LVIII

Увидвъ себя въ чистомъ пол,— освобожденный отъ преслдованій влюбленной въ него Альтизидоры, Донъ-Кихотъ почувствовалъ себя въ своей сфер, съ обновленными силами для продолженія своихъ рыцарскихъ похожденій. «Свобода, Санчо», сказалъ онъ своему оруженосцу, «это драгоценнйшее благо, дарованное небомъ человку. Никто не сравнится съ нею, ни сокровища, скрытыя въ ндрахъ земныхъ, ни скрытыя въ глубин морской. За свободу и честь человкъ долженъ жертвовать жизнью; потому что рабство составляетъ величайшее земное бдствіе. Ты видлъ, другъ мой, изобиліе и роскошь, окружавшія насъ въ замк герцога. И что же? вкушая эти изысканныя яства и замороженные напитки, я чувствовалъ себя голоднымъ, потому что пользовался ими не съ тою свободой, съ какою я пользовался бы своею собственностью: чувствовать себя обязаннымъ за милости, значитъ налагать оковы на свою душу. Счастливъ тотъ, кому небо дало кусокъ хлба, за который онъ можетъ благодарить только небо».

— И все-таки, ваша милость, отвтилъ Санчо, намъ слдовало бы быть признательнымъ къ герцогу за двсти золотыхъ, поданныхъ мн въ кошельк герцогскимъ мажордомомъ; какъ живительный бальзамъ, я храню ихъ возл сердца, на всякій непредвиднный случай. Вдь не все же пировать вамъ по дорог въ замкахъ, придется, можетъ быть, опять попадать въ корчмы, гд станутъ угощать насъ палками.

Въ такого рода разговорахъ продолжали путь свой странствующій рыцарь и его оруженосецъ. Прохавъ около мили, они увидли человкъ двнадцать крестьянъ, обдавшихъ на зеленомъ лугу, разославъ плащи свои вмсто скатерти. Возл нихъ лежало что-то, покрытое холстомъ. Донъ-Кихотъ, подъхавши къ крестьянамъ, вжливо раскланялся съ ними и спросилъ, что это у нихъ закрыто холстомъ?

— Изваянныя святыя иконы, для нашей деревенской молельни, отвчали крестьяне; чтобы он не запылились, мы закрыли ихъ холстомъ, а чтобы не сломались, несемъ ихъ на своихъ плечахъ.

— Вы мн сдлаете большое удовольствіе, если позволите взглянуть на нихъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, иконы, несомыя такъ бережно, должны быть хороши.

— Еще бы не хороши за такую цну, отозвался одинъ изъ крестьянъ; здсь нтъ ни одной дешевле пятидесяти червонцевъ. И чтобы ваша милость убдились, что я не вру, такъ погодите минутку, я вамъ сейчасъ покажу ихъ. Вставши затмъ съ своего мста, онъ подошелъ къ иконамъ и открылъ образъ святаго Георгія Побдоносца: верхомъ на кон, изображенный съ тмъ горделивымъ видомъ, съ какимъ, обыкновенно, рисуютъ этого святаго, онъ вонзалъ копье свое въ глотку распростертаго у ногъ его змія. — Вся икона походила, какъ говорятъ, на золотую охоту.

Увидвъ ее, Донъ-Кихотъ сказалъ: это былъ славнйшій странствующій рыцарь небесной рати, святой Георгій Побдоносецъ, прославленный защитникъ молодыхъ двъ!».

На другомъ образ былъ изображенъ святой Мартинъ, тоже верхомъ, раздляя съ бднымъ свой плащъ.

— Это былъ тоже одинъ изъ христіанскихъ рыцарей, сказалъ Донъ-Кихотъ, — боле щедрый, чемъ мужественный. Видишь, Санчо, онъ отдаетъ бдному половину своего плаща; и вроятно это было зимой, иначе онъ отдалъ бы цлый плащъ, такой милосердый былъ этотъ рыцарь.