Донесённое от обиженных
Шрифт:
— Товарищи, идёмте скорее в безопасное место!
Лабинцов пошёл со всеми в заулок; избы остались позади, слева глухо высилась заводская ограда, справа стоял непрерывный забор. За ним темнели мучные, пустые теперь лабазы и начинавшие разрушаться сараи, где в былую пору держали уголь, бочки с дёгтем, скобяной и прочий товар. Изильбаев шёл трудно, сгибался от мучивших болей; он оступился с тропинки в глубокий снег, и Семён Кириллович взял его под руку.
Карамышев и другие делегаты были впереди, перед ними по левую сторону оказалась заброшенная будка заводского сторожа. Дальше ограда обрезалась
— Р-рруки в гору! — рубанул шалый, куражливый голос.
Люди с чем-то возились на снегу: наводили пулемёт. Делегаты, не подымая рук, искали взглядами предрика, а он отскочил на правую сторону и закричал резко, со скандальной нотой:
— Башкиры, разоружайтесь, ну-уу!
К забору же отпрянули и рабочие, наставили на гостей берданки. Семён Кириллович стоял с делегатами, держал под руку Изильбаева, и волнение сбивало мысль. Было смутно, нехорошо.
Карамышев что-то крикнул по-башкирски и побежал назад по заулку. Рабочие вели за ним стволы ружей, но никто не стрелял. Конный поскакал за офицером, паля по нему с седла. Семён Кириллович сморщился от стегавших хлопков и красноватых вспышек, а Изильбаев вырвал руку и, с перекошенным лицом, с ввалившимися щеками, возмущённо бросил ему какую-то фразу на своём языке.
Бегущий обернулся и ударил по верховому из пистолета. Лошадь шарахнулась, из ноздрей вылетел грудной храп; она пятилась и, взмахивая мордой, дёргала поводом руку седока — мешала целиться. Карамышев ухватился за верх забора, подпрыгнул и перекинул через него тело. Конник встал на стременах, распалённо крича своим:
— Р-ррежь их из пулемёта!
Семён Кириллович в чувстве бьющего со всех сторон набата услышал себя, как чужого:
— Не стреля-а-ать!!! Люди сдаются!
Он потянул Изильбаева книзу, повалил и сам лёг рядом. Делегаты подняли руки. К ним бросились и стали снимать кобуры, обшаривать одежду.
Верховой, бранившийся и глядевший туда и сюда, нашёл калитку. За забором, недалеко от того места, где через него перескочил Карамышев, чернел дверным проёмом сарай.
— Ага-ааа!!! — закричал со сладкой яростью верховой, и вслед за ним почему-то решили: офицер не побежал дальше, а затаился в постройке.
Подъехали ещё конные, но первый замахал рукой:
— Назад — постреляет сука!
Пешие, низко пригибаясь, окружили строение; то, что они делали, было им жгуче интересно… Сарай стоял щелястый, без половины крыши. Над ним меж облаков проблескивали звёзды.
Спешившийся предводитель прокричал с отдаления:
— На сда-а-чу — выходи-ии!!
Подождав, картинно вытянул руку с револьвером и, целя в дверной проём, выстрелил три раза. Сарай стали обвально расстреливать со всех сторон, пули учащённо-жадно садили в дерево, будто кто-то многорукий неистово забавлялся колотушками.
Потом предводитель подозвал одного из своих и почему-то шёпотом, на ухо, отдал ему приказание. Тот вёртко пополз к сараю, зашвырнул в него гранату и, вжавшись в снег, прикрыл голову руками. После взрыва от постройки потекли дым и пыль, тёмные клубы сверху медленно оседали внутрь.
К сараю кинулись переполненные нетерпением — но обнаружили там лишь размётанный мусор и нечистоты.
Семён
— Это не наши!
Лабинцов понял так, что «не наши» относится к конникам и к тем, кто был у пулемёта, и означает: красные, но не местные.
— Зачем на башкир таким враждебным образом? — спросил он, смягчая гнев.
Председатель с жалобой и досадой выдохнул ему в лицо:
— Ну как? ну как? Мы их от расправы уводим!
Подъезжали розвальни, запряжённые парой коньков, что заинели от кусачего мороза. В санях стоял, расставив ноги, возчик в тулупе, приземисто-прочный, как тумба, держал ременные пахучие вожжи. Подоспели ещё розвальни и ещё. Предрика, размахивая руками, приказывал башкирам «садиться». Поселковые с увлечённым видом подталкивали их к саням, потом человек пять завалилось в задние. Над передней парой лошадок взвился и разрывно щёлкнул махорчатый кнут, полозья круто вычертили полукруг на снегу — Семёна Кирилловича, застигнутого разворотом, чуть не сшибло запрягом.
Сани одни за другими уносились по заулку. Лабинцов спохватился, что нигде не стреляют, и перенял заспешившего было прочь председателя:
— Что — белые? Отбиты?
Тот не стоял на месте, глядя мимо и показывая, что его ждёт неотложное:
— Есть такое дело! — он побежал и смешался с уходившими поселковыми.
43
Поутру Лабинцов шёл в совет в состоянии мучительного умственного нытья. События ночи возбуждали саднящий пессимизм, будто Семён Кириллович заглядывал в сырой и тёмный ход. То, что довелось вскоре узнать, представило ему окружающую среду в образе взбаламученной стихии, где путаются кривые пути чужих соображений и поступков, чьи истоки пугают.
Оказалось, что таинственное стало завариваться в ночь первого визита делегации. Предрика и другие большевики, словно в посёлке стоял враг, конспиративно встретились в здании школы. Затем они отправились на телеграф, но не по улице, а дворами, перелезая через заборы. Позже об этом будут рассказывать с сурово и отчаянно загорающимися глазами: «Башкирская охрана могла патрулировать…» Охрана же в это время безмятежно почивала.
Коммунисты передали телеграфом в оренбургский губком всё, что знали о делегации и её планах. В губкоме помнили, как Баймак принял посланных за золотом, и двадцать минут аппарат молчал. Но вот лента побежала: «Всякое формирование автономного Башкурдистана является контрреволюционной националистической бандой. Появившийся в Оренбурге башкирский совет целиком арестован как безоговорочно контрреволюционный. Завтра получите приказ номер пять».
В губернском центре решили отложить вопрос о драгоценном металле — ввиду намечающегося подарочка: согласия Баймака с башкирами.
При телеграфисте по очереди дежурили поселковые большевики, пока не поступил обещанный приказ — «беспощадно бороться с зелёнознамёнными беломусульманскими бандами». В заключение аппарат отстучал: «…заслуга в обезвреживании будет высоко оценена». Это было то самое яблоко, что соблазняло предрика, обременённого заботой: как, не отдав золота, отвести карающую десницу.