Донское казачество в войнах начала XX века
Шрифт:
Молебен кончен. Аналой убран. Командующий говорит тост за Государя Императора, и каждое слово отчетливо слышно в этом живом квадрате людей. И все слушают, и все боятся проронить хотя одно слово.
— Государь Император, и отправляя меня, и вчера особою депешею, просил передать Свой Царский привет и уверенность, что во всех случаях вы выполните свой долг перед отечеством, как исполняли ваши деды и отцы. Во здравие Государя Императора «ура»!
Громкие крики «ура» сливаются с торжественными звуками народного гимна… Но вот
— Поздравляю вас с праздником и пью за ваше здоровье, молодцы!
Потом говорил тост генерал-лейтенант Линевич, как атаман всех приамурских казаков. Командующий провозгласил тост за генерала Линевича, а полковник К. — «за почетного старика Албазинской станицы и командующего Маньчжурской армией».
Затем раздалась команда «по коням». На минуту поле покрылось бегущими людьми. Разбатовали коней и сели удивительно быстро. Командующий армией сел на рыжего коня, подведенного ему, и принял парад. Поблагодарив казаков, командующий армией верхом уехал в город Ляоян.
Праздник вступил в свои права. Веселые песни неслись из казачьего стана. Музыка играла подле палатки, шло братанье между забайкальцами и амурцами, читали телеграммы.
А в сотнях распевалась песня, сочиненная Амурского полка хорунжим Сычевым на злобу дня…
А теперь — скажи Царь слово,
Затрубит труба: «садись».
Шашки вон!.. И полетели…
Ух, японец, — берегись!..
В палатке говорились тосты. Так уже водится в офицерской семье, и казачьей в особенности, чтобы гости говорили речи, а хозяева им отвечали. У кавказских казаков для этой цели избирается особое лицо «тулумбаш» — голова стола, поют песни застольные, тягучее «мравал-джамиер», пьют за кого-нибудь и одновременно «алла верды» за другого. Много говорится в них теплого, лестного, и всегда в этих речах много огня и много чувства.
На этом празднике — потому ли, что обстановка была боевая, что смерть холодным крылом всего третьего дня «там на Ялу» задела товарищей-станичников, от того ли, что по случаю военного времени все чувства были, так сказать, мобилизованы — но речи были полны глубокого смысла…
Помню некоторые из них.
— Каждая армия, каждый народ имеет и пехоту, и кавалерию, и артиллерию, — говорил один, — но нигде нет казаков. И казаков оценила и казаками гордится Россия, но более России их ценит и боится заграница. Представителям казачества следует и на деле доказать, как грозны казаки, чтобы одно появление их, одно их имя обращало неприятеля в бегство…
Говорили и о том, что волею судеб Дальний Восток стал практической школой военного искусства, как некогда был Кавказ; что сюда стремятся офицеры со всей России, чтобы научиться той великой науке, которая называется «наукой побеждать»…
Один из гостей припомнил всем стихи Некрасова «Внимая ужасам войны»… и предложил выпить «за здоровье матерей»…
Словно тихий ангел пролетел над говорливой и шумной компанией.
— И у меня мать осталась… — сказал кто-то грустно…
— И у меня…
И вдруг раздалось громкое, стоустное дружное «ура»! Оно никогда еще не было так могуче и не шло из таких тайников сердца, из самых глубоких сердечных подвалов.
Да, праздник амурцев и забайкальцев был как праздник: и молебен, и парад, и тосты, и музыка, и «ура»… Но что-то особенное, неуловимое было еще в нем. Больше простоты было, больше сердечности в обращении. Чувствовалось, что все здесь собравшиеся, товарищи одного дела. И дело это ужасное, страшное… и такое высокое, чудное, благородное дело!..
«ВОЛЧЬЯ СОТНЯ»
Мы прицепились ко второй сотне аргунского казачьего полка. Ее никто не называет «второй». Она везде известна под именем «Волчьей» сотни.
— Здорово, волчата! — приветствует их генерал Ренненкампф, делавший с ними свой поход здесь же.
— Э, волки, давно ли? — окликают офицеров этой сотни офицеры пограничной стражи.
— Объявить «Волчьей» сотне то-то и то-то… — распоряжается на остановках командир.
— Командир «Волчьей» сотни! — рекомендуют вам молодого, приветливого офицера.
Почему «Волчья», почему волки?
Так их окрестили в китайском походе, так это и осталось за ними.
— Ты какой сотни? — спрашивает едущий с нами генерал попавшегося ему навстречу казака.
— «Волчьей», ваше превосходительство.
И считает себя правым, точно другого имени у них и нет.
— Почему же вас окрестили волками?
— Спросите у китайцев, у их генерала Ма… Офицеры хотят, чтобы это навсегда осталось за ними.
По старому казацкому обычаю, сами себе сделали бунчук. Знакомые дамы украсили его лентами, моряки подарили с «Цесаревича» ленту, на которой знаменитый итальянский маринист «Presto» нарисовал им этот броненосец. Отдавая это «на бунчук», моряки завещали: «Отомстите, волки, за нас японцам».
— Есть! — отвечали эти, входя в морские обычаи. В Чите бунчук показался сотне не полным. Позвали казака-охотника:
— Чтобы к вечеру был волчий хвост.
Тот вернулся с двумя убитыми животными. Теперь волчьи хвосты красуются на бунчуке на самом верху. Товарищи станичники, атаманы привязывали к нему ленты, георгиевские кавалеры перехватывали их своими ленточками. Каждый старался оставить память «Волчьей» сотне.
И песни у них особые.
Утром слышу такую. От каждого звука веет удалью. Так и уносит вас в легендарную быль славного Запорожья. Что-то старое, знакомое, далекое, опьяняющим паром подымается в груди.