DOOM: Небо в огне

аб Хью Дэфид

— Да, да, — ответил он. — Вы с Кеном стоили той жертвы, которую принесли другие.

— Они были очень храбрыми.

— Вполне понятное качество, — сказал он себе.

Люди, разговаривающие сами с собой, любят подслушивать.

— Что вы имеете в виду? — спросила я.

Он посмотрел на меня из-за планшета и уставился сквозь свои тяжелые, с черным ободом, очки.

— Извини. Я провел слишком много времени в лаборатории. Я всего лишь хотел сказать, что если человеческая раса хочет выжить, мы должны собрать вместе всех наших гениев.

Меня называли

гением с самого детства. Иногда я уставала от этого.

— А кто, по-вашему, гении? — спросила я.

У него был заготовлен быстрый ответ.

— Все те, кто думает лучше, чем их сосед.

— Тогда гениев, должно быть, очень много.

Он улыбнулся.

— Будешь наглеть — я не покажу тебе свою коллекцию.

Мне всегда тяжело было заткнуть себя.

— А с чего вы взяли, что я наглею?

Он по-отечески положил руку на мое плечо. Я не возражала. Он ведь не мог знать, что отец мне не нужен.

— Джилл, военные ведут записи. Иногда мне кажется, это единственное, что они делают по-настоящему хорошо. Если бы у твоих друзей-вояк был необычайно высокий IQ или другие атрибуты ума, мы бы знали.

— Я думала, большинство записей были утеряны во время вторжения.

Он засмеялся. Но смех его не звучал так, будто шутка ему действительно понравилась.

— Тебе следует стать адвокатом.

— Нет уж, спасибо.

— До Судного Дня в этой базе данных содержалось исчерпывающая информация о военном персонале всех служб.

— Судного Дня?

— Так мы называем первый день вторжения. Кстати, я заметил, что ты хочешь сменить тему. Ты гений, Джилл. Возможно, тебе будет интересно узнать, что твоя фамилия, Ловлейс, совпадает с фамилией Августы Ады Кинг Ловлейс, англичанки-математика, которая считается первым программистом в мире.

Было просто поразительно, сколько мелочей Эйкерман держал у себя в голове. Продолжая разговаривать, я входила вслед за ним в самую большую лабораторию, какую когда-либо видела: раньше это был подземный склад, который доктор Эйкерман, с позволения военных, превратил в собственный мир. Здесь все говорило о том, что лабораторией управлял именно он.

Мне хотелось уйти от разговора о моих друзьях. То, как он говорил о них, заставляло чувствовать меня некомфортно. В последнее время мне казалось, будто они меня игнорировали.

Но я не хотела быть предателем, несмотря на то, что была на них рассержена. Я не крыса. К тому же, возможно, они намеренно дали мне время побыть одной. Арлин сказала мне, что я могу быть очень неприятной, когда капризничаю.

А впрочем, почему бы и нет? У Альберта и Арлин были общие дела. Когда они у них появлялись, им не хотелось видеть никого вокруг, даже Флая. Но затем Арлин стала больше времени уделять Флаю. У них были настоящие отношения брата и сестры. Когда я впервые их встретила, я подумала, что между ними может что-то быть. Но я быстро поняла, что это не так.

Конечно, я восприняла это как открытую дверь к Флаю, если, конечно, он увидит во мне нечто большее, чем бессловесного ребенка или компьютерного гика. Но это случилось как нигде быстро. Ни один

человек не заставлял меня почувствовать себя ребенком быстрее, чем Флай Таггарт.

— Меня не волнует, что цивилизация почти разрушилась, — сказал он мне, когда я разрешила ему смотреть, как я одеваюсь, или раздеваюсь — я уже забыла. — У меня свои правила, — сказал он. — Мой персональный кодекс поведения. Хотя, ребенок твоего возраста не должен думать о таких вещах. Лучше выбрось это из головы!

Он говорил еще, но я уже не слушала. К счастью для него, его персональный кодекс был точно таким же, как у остальных взрослых. Он называл это принципом «твоего действия», или сокращенно «правилом ТД».

Флай был точно таким же взрослым, как и все те, которых я знала, разве что он лучше стрелял. Абсолютно зрелый человек говорит мне, о чем я не должна думать. Как типично! Доктор Эйкерман, по крайней мере, так со мной не вел. Но я уверена, что не хотела заводить с ним разговоры о моих друзьях. Я не хотела говорить ему, что Флай скорее будет палить из плазмагана, чем полюбит кого-то. Мое личное мнение — не дело Эйкермана. Я не хотела говорить доктору, что мне больше хочется стать ученым, нежели морпехом. Это, впрочем, ни для кого не секрет. Я никогда, никогда, никогда не буду морпехом. Я ненавижу стрижки.

6

— Это покажется тебе потрясающим, Джилл, — обещал доктор Эйкерман, ведя меня к огромному столу, покрытому гигантским пластиковым покрытием. Не хватало лишь электрической машинки, жужжащей и сверлящей, как в старых фильмах.

— Их слишком много, чтобы можно было победить их оружием, — он говорил, как президент мормонского Консульства Двенадцати. Но он вел речь не о силе молитвы. — После того, что рассказали твои друзья, мы должны принять реальность, что этих тварей — неисчислимая орда. Био-цистерны, которые видели Таггарт и Сандерс…

— Это было до того, как я встретила их.

— Да, но мы должны быть кратки, сама понимаешь. Они видели эти цистерны в космосе — на Деймосе, если быть точным. Пришельцы могут перемещать своих бойцов неопределенными маршрутами, и они продолжают совершенствовать эту технологию. Так что…

Эйкерман обладал потрясающей артистичностью, играя на публику, которую составляла я одна. Напоминая фокусника на сцене, он взялся обеими руками и сдернул большой настил со штуковины на столе.

Большие куски парового демона были разбросаны по тяжелой плите. Стол, по видимому, был очень крепким, чтобы выдержать их вес.

— Они не гниют? — спросила я, выпалив первое, что пришло в голову.

— Они не подвержены натуральному разложению. Хотя зомби, конечно, разлагаются по причине их изначально человеческой ткани.

Он надел пару хирургических перчаток и ткнул красную сторону огромной груди, лежащей совершенно отдельно от остального. Она выглядела, как самая большая в мире и практически сжеванная жвачка.

— Запаха нет, — сказала я.

— Верно, вони никакой. У кибердемона.

— У кого?

— Я забыл. Вы зовете их как-то по-другому, ведь так?