DOOM: Небо в огне
Шрифт:
Джилл навела M-1 на нашу проблему и спустила курок. Ничего. Либо Джилл сделала что-то не так, либо оружие заело. Зомби снова направился к ней, невзирая на то, что я опять был за его спиной. Джилл смотрела на меня выражением лица обиженной маленькой девочки, будто спрашивая, зачем было менять хороший металлический стул на пушку, которая не стреляет.
У плохого парня все еще был в руках тесак, и теперь у него было достаточно простора, чтобы суметь взмахнуть им и добавить голову Джилл в свою коллекцию. Меня раздражало то, что весь мой героизм лишь усугубил ситуацию Джилл. Я сделал, что мог. Громадина стояла на ногах на удобном
Большая бородатая мама повернула свою голову. Это все, что нужно было Джилл. Она взялась за дуло обеими руками и взмахнула оружием так классно и четко, что это стоило бы занести в золотую хронику бейсбола. Деревянная рукоятка раскололась о шею зомби. Тот был выведен из равновесия. Когда он попытался повернуть голову, я услышал щелчок: Джилл сделала что-то плохое с его шейной костью. Хорошая девочка! Зомби упал на колени. До того как он успел подняться, я каратистким ударом добил его шею. Не было времени сейчас играть в Джорджа Формана. До сего момента мы с Джилл просто замедляли его. Настало время для чего-то более долговременного.
Та же идея была и у Джилл. Едва я поставил здоровяка на колени, как она выдернула тесак у него из рук и начала лупить им по его голове.
— Эй, осторожно! — закричал я. — Ты чуть меня не ударила.
— Прости, — сказала она, почти задыхаясь. Но она продолжала махать этим лезвием, срубая гнилую плоть вокруг шеи и головы мертвеца. Я не собирался говорить ей, что у нее не хватит сил закончить работу. Зомби не вставал, и я намеревался удостовериться, что он не встанет уже никогда.
Когда я поднял M-1, я понял, что других зомби, желающих побеспокоить нас, не появится.
Было что-то таинственное в оторванной голове доктора Эйкермана, лежавшей на полу и смотревшей на нас. (Вообще-то морпех не использует таких изысканных слов как «таинственно», но это было действительно таинственно, блин). Я подобрал M-1. У Джилл она заела. Поэтому она использовала ее, как дубинку. Я прочистил затор. Что за черт, дадим ей вторую попытку.
— Извиняюсь, — сказал я Джилл, прилежно пытавшейся оказать честь великому декапикатору. Мясной тесак был немного затупленным. И у Джилл просто не хватало необходимой телесной массы. Она предложила мне свой топорик. Я отказался. Я выстрелил из M-1 один раз, в упор. Голова раскололась, словно переспелая канталупа. Кровь, что брызнула на меня, была нового для меня цвета.
— Пушка заела, — настаивала она.
— Я знаю.
— Я с ней ничего не делала!
— Я и не говорю, что делала. Удар об мертвяка, видимо, привел ее в порядок.
Иногда наступали времена, когда Джилл отходила от своего поведения, напоминая тем самым, что она — еще подросток. Я, честно говоря, был не в настроении, чтобы беспокоиться о ее чувствительности к критике. Один Бог знал, сколько еще зомби бродило по базе. Мы должны были вернуться к Арлин. И еще я беспокоился об Альберте. Мы начинали походить на семью.
В какой-то момент моей военной карьеры я начал привыкать к смраду смерти. Возможно, мне стоило благодарить за это «Косу Славы» и ее бравых ребят. Но я никак не мог привыкнуть к кисло-кисло-лимонномузапаху зомби; самая стойкая его разновидность как раз и опаляла ноздри в
Когда я пришел в себя, я понял, что каникулы окончены. Я Кен. Было время, когда я был частью своей семьи. Сейчас они все мертвы. Когда-то я подолгу гулял и катался на велосипеде. Я плавал. Ел пищу из тарелок и пил вино. Пел. Занимался любовью.
Сейчас я кибермумия. Кукла Кен. Они сняли бинты и удалили некоторые объекты из моей плоти, но я чувствую, что пришельцы сделали из меня что-то ничтожное. Доктор Эйкерман думал обратное; однако я не чувствую себя большим, чем обычный человек. Доктор Вильямс, директор, говорит, что они вернут меня в норму, но я не верю. Директор не ставит ничего выше победы в войне. Сейчас я более полезен ему, находясь здесь, оставаясь тем, кем теперь являюсь.
Медицинская команда старается держать это подальше от меня, но я могу подключиться к любой из их компьютерных систем.
Они говорят, что легко могут побороть мою физическую слабость. Они могут прекратить кормить меня внутривенно и снова медленно адаптировать мой организм к регулярной пище.
Обычная мозговая хирургия восстановила бы полную подвижность, но имеется риск — не для меня, а для их проекта. Чужеземная биотехнология может быть искажена или потеряна в ходе возвращения меня к норме. Вот они и не торопятся.
Тем временем, я подключен к компьютерам и ограничен кроватью, если не считать, что иногда они рискуют сажать меня в моторизованное инвалидное кресло. Я не жалуюсь на это. Я не говорю об этом Джилл, когда она навещает меня. Она мой самый частый посетитель. Я не жалуюсь Флинну, Арлин или Альберту, когда они приходят проведать меня. Это люди, которые спасли меня. Они заботятся обо мне. Я не вижу причин заставлять их волноваться.
Держать при себе свои мечты — хитрость, которую я узнал, когда был очень молод. Я не говорю никому, как сильно хочу вновь стать таким человеком, каким был. Мой любимый дядя, находясь в отпуске, брал свою семью на Гавайи. Он много рассказывал об этом своем визите, и я очень хотел сюда попасть. Ирония заключается в том, что здесь, скорее всего, одно из последних мест на Земле, где вещи еще такие же, какими он их помнил, а я не могу выйти и увидеть их, пока еще есть время.
Я получаю доступ ко всему, что доступно на Гавайях. Экран мерцает и говорит мне, что Гавайи — это группа островов, тянущихся на три сотни миль в середине Тихого Океана. Я откапываю информацию о том, как они были открыты европейцами; затем я прочитываю, как они стали пятнадцатым штатом Соединенных Штатов. Я помню, как дядя рассказывал, что название наиболее популярной здешней рыбы трудно написать, и нахожу статью о ней, и понимаю, что дядя был честным человеком: «хумумунукунукуапуаа». Я читаю о Короле Камехамехе, и завидую, насколько легче ему было обойти острова, чем мне.
Я устал от чувства жалости к самому себе. Мне хочется быть полезным. Не уверен, что это состыкуется с выполнением долга, но мне, честно говоря, наплевать. Это, возможно, был последний оплот человеческой расы. Но я ненавижу ложь. Единственное, в чем хороши военные в тяжелое время — так это во лжи. Я бы никогда не заговорил об этом с настоящими храбрыми вояками. Они не захотят об этом слышать. Нет смысла дискутировать об этом и с циничными старшими офицерами, особенно с теми, кто решил использовать меня, умолчав о своих истинных намерениях.