Дополненная реальность. Обнуление до заводских настроек
Шрифт:
— Дай мою мобилу. Вы с Марципаном и Васиным хотели мою память после смерти историка посмотреть в том воспоминании, которое я почистил.
— Знаю, я видела видос из истории твоей кухни, — хмыкнула Островская.
— Ну так я тебе тот день сейчас загружу. В оригинале.
Она помедлила. Закусила губу. Потом сказала, что мать вырывала ей волосы, дед сдал в детский дом, а миром правят олимпийские боги. Завтыкала на полученные «достижения».
И отдала-таки Пашкин телефон владельцу.
Видос про Везельвула
— Это же монтаж, правда? — наконец выдавила Островская помертвевшими губами. — Ты меня разводишь, да?
— Думай, что хочешь, вот серьёзно, — разозлился Пашка. Забрал из её наманикюренных пальцев мобилу с перекрывшим воспоминание новым драконом и поднялся.
Островская уставилась невидящими глазами прямо перед собой.
Пашка помедлил с минуту, а потом пошёл из комнаты, переступил в коридоре через бабку и Вахтанга и наконец-то вырвался из кошачьей вони на воздух.
Спустился вниз.
В голове воцарялась пустота.
Островская жила от Соколовых очень рядом, к себе он дотопал за пять минут. Открыл дверь своими ключами.
Похоже, в квартире никого не было. В коридоре, на месте буйства архангельского электрика, за время Пашкиного исчезновения из дома появилась свежая обоина. Рядом стоял боком рулон и высилась на разостланном пустом пакете подтёкшая банка клея.
Пашка разулся и наведался к умывальнику: несколько раз окатил лицо холодной водой.
Всмотрелся в изображение в зеркале. Вздохнул и принялся чистить от грязи телефон: болотная густая муть засохла коркой и попала под боковые кнопки, мешая нажатиям. Пришлось приспособить зубную щётку, надо бы потом не забыть новую прикупить или сказать мамке.
Грязь сходила плохо, потому что много воды Пашка лить боялся: вообще не улыбалось сейчас ухайдокать мобилу.
Перед глазами вместо телефона и стекающей грязи стоял жуткий силуэт паучьей туши Жени над кустами папоротника.
Минут через десять, когда он почти что закончил очистительные манипуляции, в дверь позвонили.
Островская, что ли? Отмерла там и нуждается в диалоге?
А он, блять, в психологи не нанимался!
Не вытерев рук, Пашка мотнулся открывать. Распахнул тамбур и отшатнулся, потому что там кто-то стоял, а дверь на лестничную клетку оставалась закрыта. И свет не горел.
Больше ничего толком сделать Пашка не успел: фигура подняла руку, что-то резко щёлкнуло, словно палкой саданули по натянутому брезенту, в темноте тамбура слабо и коротко блеснуло — и тут же Пашка почувствовал тупой, очень сильный удар в живот. Но будто бы не снаружи, а откуда-то изнутри.
Он инстинктивно схватился за полыхнувшее пузо, выронив мокрую мобилу; согнулся вперёд, сбивая рулон обоев. Увидел на пальцах красное.
Вдохнуть не получилось, рот ловил воздух, но лёгкие не наполнялись совсем.
Показалось, что брюхо немеет. Ватное
В глазах у Пашки темнело, ноги, руки и башку разом окатило ледяным холодом. Звуки вокруг уходили под воду.
Соколов-младший упал на колени. Ему казалось, что от каждого движения внутри проворачивается нож. К горлу подкатила рвота, но его не тошнило, только от позывов снова и снова крутилось в брюхе невидимое лезвие. На лбу выступил ледяной пот.
— Допрыгался, Соколик? — услышал Пашка словно бы из колодца и кое-как поднял голову. Из тёмного тамбура в квартиру шагнул Егор Краснопупинский. Нагнулся, поднимая около ведра с клеем Пашкину мобилу.
Пальцы и ноги стремительно леденели. Пульсирующая, распирающая боль в животе собралась в глухой ком, словно внутри что-то набухало. Во рту стало сухо, кожа сделалась липкой и влажной.
— Ну и где твой сто двадцать четвёртый уровень, Соколик?! — расхохотался Пуп. — Давай, до свиданья!
И он поднял зажатый в руке пистолет с длинным, вытянутым дулом. Пашка, не веря своим глазам, попытался отстраниться, судорожно сжимая кровоточащее брюхо. Едва смог выпростать вперёд левую ладонь, слабеющую с каждой секундой.
А Пуп растянул губы в безумной улыбке и выстрелил ещё раз.
Глава 20
Между жизнью и смертью
Внезапно Пашка из темноты, которая заполнила всё перед глазами, начал проваливаться куда-то назад, хотя сидел на полу, упёртый в стену. И будто бы выпал из боли: она осталась там, а младший Соколов летел и летел куда-то назад, вниз, бесконечно вниз, пока мрак не сменила бескрайняя, полоснувшая по нервам белизна.
Пашка очнулся, смог сфокусировать расплывающиеся в кашу мысли. Только это вообще и совершенно не порадовало.
— Я что, умер?! — заорал младший Соколов дико, озираясь непонятно где. Он даже не стоял толком, хотя и не парил. Ноги во что-то упирались, но во что — было совершенно невозможно разобрать. Кругом не было плоскостей, только белизна, уходящая бесконечностью во все стороны, включая верх и низ.
Он был в том же шмотье, что и дома. Только на футболке появились маленькая круглая дырка и огромное кровавое пятно. Босые ноги перебирали пальцами невидную, непонятную опору.
— Ещё нет, — проговорил совсем рядом высокий надменный голос, и Пашка подскочил, обернулся в очередной раз в этом ничём. — Ты в коме, наступает терминальное состояние. Если никто не окажет помощи, произойдёт клиническая смерть, — проговорила ангелица Ефросия, или как там её звали.