Дорога без тебя
Шрифт:
Тимур оказывается рядом очень быстро. Подхватывает меня на руки и усаживает на кухонный островок. Теперь, в свете лунного света, я вижу его хорошо. Он смотрит на меня внимательно, мрачно. Взъерошенный, в расстегнутой наполовину рубашке. Что он здесь делал?
Аккуратно касается моей ноги, приседает, чтобы осмотреть повреждения.
— Надо вытащить осколки и обработать ногу, — спокойно говорит.
Я наблюдаю за ним, затаившись. Он быстро вытаскивает кусочки стекла, потом уверенным жестом открывает один из ящиков, достает
Обрабатывает ногу, перевязывает, и всё это в беспокойной тишине, которую ни он, ни я нарушать не торопимся.
Потом встает, опирается на столешницу, делает шаг ко мне. Под его ногами хрустит битое стекло, но Тимура это, кажется, не беспокоит. Он-то в обуви. Внимательно смотрит мне в глаза, будто что-то пытается понять, прочитать.
— Это моя рубашка? — повторяет вопрос, о котором я надеялась, он забыл.
— С чего ты взял? — вскидываю упрямо подбородок, не собираясь признаваться.
Он усмехается. Кажется, он и так знает ответ, просто хотел от меня подтверждения. Как он понял? Не знаю. Ведь белые рубашки так похожи. Почему решил, что это его вещь, а не, например, Смолянова?
— Зачем это все? — наклоняется еще ближе, и я чувствую его дыхание, перемешанное с запахом виски.
— Не понимаю, о чем ты.
Молчит, разглядывая меня. И все, о чем я могу думать: вот бы этот момент не заканчивался. Он так близко, что я чувствую его запах. Кедр и мята. Мне хорошо от нашей близости. Нравится смотреть в темные, спокойные глаза. Я не должна так думать, так чувствовать, но ничего не могу с собой поделать. Когда-нибудь, я уверена, я излечусь от болезни под названием “Тимур Старцев”, но не сегодня.
Что-то появляется новое между нами, в нас. Не могу объяснить, что именно, но что-то точно меняется.
Тимур подхватывает меня резко на руки.
— Что ты делаешь? — судорожно вдыхая, спрашиваю я.
Он ничего не говорит, лишь упрямо несет куда-то. Мы останавливаемся около лифта. Заходим в него, я все также на руках Старцева. Он делает вид, что ничего необычного не происходит, изображает максимальное безразличие. Это злит. Мне нравится видеть его эмоции, а не равнодушие. Доносит меня до нашей со Смоляновым спальни и ставит на ноги.
— Дальше сама.
Разворачивается, чтобы уйти.
— Серьёзно? — непроизвольно, возмущенно.
Он останавливается. Стоит ко мне спиной. Напряжен. Поворачивает голову, чтобы я могла поймать его взгляд.
— Ты ведь сама сделала выбор.
Потом всё-таки подходит обратно ко мне, пронзая обжигающим взглядом. Невесомо касается груди. Я задерживаю дыхание.
— Индивидуальный пошив, — с усмешкой говорит он.
Я опускаю глаза. Его пальцы едва дотрагиваются до маленькой, черной бирки на кармане.
А потом он уходит.
Я стою в оцепенении, чувствуя дрожь во всем теле.
Кто же знал, что эта чертова рубашка индивидуального пошива? И что на
Что значит его слова “ты ведь сама сделала выбор”? Он про Смолянова? Что означает его поведение? Впервые за последнее время он будто держал дистанцию между нами и был максимально отстранен. Хочется ударить, накричать, потребовать объяснений. И я понимаю, что моя слабость — его равнодушие.
Не могу еще долго уснуть, прокручивая произошедшее в голове. Почему-то мне начинает казаться, что Тимур побеждает меня в моей же игре. Ведь это он должен мучиться от ревности, догадок, подозрений, моего равнодушия. А все наоборот. Он не выглядел ни злым, ни уязвленным. И это бесит, раздражает, нервирует. На подобное я не согласна. Надо что-то делать. Идти ва-банк. Придумать новый поворот сюжета.
Засыпаю я с решительным настроем завтра заставить Старцева пострадать.
Глава 14. Никогда
— Соняяяя, — будит меня бодрый голос Смолянова.
Недовольно накидываю одеяло на голову, стараясь спрятаться от всего внешнего мира. Практически бессонная ночь дает о себе знать.
— Ты вчера уснула раньше меня, — удивленно говорит, пытаясь стянуть одеяло с моей головы.
Нехотя вылезаю из кровати. Контрастный душ приводит немного в чувство.
— Наконец, — вздыхает Смолянов, когда я выхожу одетая из ванной.
Он вальяжно сидит на кресле и что-то изучает в телефоне. Ему пришлось ждать не меньше часа, пока я соберусь.
— Ещё немного, и мы бы опоздали на завтрак.
Я закатываю глаза, но послушно следую за ним в столовую. Мы появляемся в ней практически последние, пустует еще несколько стульев. Смолянов опять берет меня за руку и переплетает наши пальцы.
Как только захожу, сразу невольно ищу взглядом Старцева. Он разговаривает со своей женой и не обращает на нас никакого внимания. От их милого, воркующего вида что-то невыносимо колет внутри, но я делаю вид, что этого ядовитого чувства нет. Мне должно быть все равно. Я должна быть из гранита, из стали, и больше не быть слабой с ним. Иначе ничего не получится. Он растопчет, сломает. Напоминаю себе, как много у него разных шлюх. Я не особенная. Он женат. Ничего не должно болеть. Я имею право ощущать только злость и ненависть.
Сегодня день рождения Аркадия. Смолянов, не отпуская меня ни на шаг, подходит к отцу и крепко его обнимает поздравляя.
После завтрака возвращаемся в комнату, чтобы собрать вещи.
— Я думала, мы будем здесь все время, — задумчиво говорю, укладывая в чемодан одежду, которую успела достать.
— Нет, мы летим на Алтай.
— Алтай? — изумленно спрашиваю. — Летим?
— Ага, — потешается над моим шоком он.
В итоге мы на лифте поднимаемся на крышу, где, как оказывается, есть вертолетная площадка.