Дорога издалека (книга вторая)
Шрифт:
Все это сделалось Нобату еще более ясным после поездки в родной Бешир и другие поречные аулы.
У себя на работе, в отделе, он временами засиживался допоздна. Просматривал документы Керкинского ревкома, городского Совета, Военно-гражданского управления — такой, смешанный по составу, орган власти был создан в дни обороны города против байско-эмирских полчищ. Нобат стремился дознаться, какую роль в событиях, начиная с первых раскатов революционной бури — с марта семнадцатого года, когда рухнул царский режим, — играл тот или иной работник советского аппарата. Правда, из тех людей лишь немногие оставались теперь в городе или округе. Судьба разбросала их — кого в Чарджуй или Термез, кого в Каган или Бухару, кого в Ташкент, а кого и дальше — в Семиречье, в Оренбургскую и Самарскую губернии, в Полторацк [9]
9
Так с 1919-го по 1927 год назывался нынешний Ашхабад, в описываемое время центр Туркменской области Туркестанской АССР.
Много оказалось у Нобата чисто «бумажной» работы. И здесь Ефимов помогал — знакомил с формами учета кадров в виде личных дел — досье, а также картотек. Навыков письма, делового стиля Нобату очень недоставало — тот же Владимир Александрович подсказывал, как вести записи, употребляя сжатые формулировки, стандартные образцы, добиваясь при этом полноты и ясности необходимых сведении.
Кроме «бумажных» дел — живое общение с людьми. Каждое утро у дверей окрчека толпился народ. Из дальних аулов приезжали дайхане — с жалобами на калтаманов либо на баев, что пролезли в органы власти и по-прежнему измываются над бедняками. Приходили горожане — ремесленники, мелкие торговцы. Среди массы этих посетителей — их сперва опрашивал и «фильтровал» дежурный по чека — встречались и попросту клеветники, пытавшиеся с помощью грозной «чрезвычайки» свести личные счеты с недругами. Многие искали заступничества в спорах, которые возникали от того, что новая власть еще не успела выработать законодательства для всех сфер общественной жизни. Таких людей отсылали в исполком. Но попадались и те, кто приносил в высшей степени ценные сведения о махинациях или замыслах как явных, так и скрытых контрреволюционеров. Вот это — желанная «добыча» для Гельдыева.
Постепенно и его узнали люди — те, кто не слыхал о нем прежде, по событиям двадцатого года. Узнали: начальник Нобат Гельды прост в обхождении, не допускает никакого чванства или высокомерия. Слушать умеет внимательно, терпеливо — если перед ним честный человек. А уж нечестный, клеветник или праздный пустослов — берегись! Распознает в две минуты, и тогда только глазами черными сверкает. Тоже без крику, тихо, сквозь зубы, посоветует убираться поживее и дорогу забыть в окрчека… Ну, а бедняка, несправедливостью обиженного, возьмет под защиту. Все расспросит: как устроился, как доехал, если издалека, имеет ли средства на обратный путь. И своих людей вместе с ним пошлет. Уже два или три аульных «бай-ревкома», слышно, разогнали после того, как жалобщики побывали у Гельдыева.
С неделю жил Нобат в «гостинице» хлебосольного Латифа-ага. Потом с помощью местных чекистов подыскал себе каморку в русской части города, в доме, где жил старик — бывший телеграфист, уже на пенсии, вдвоем со старушкою женой. Двое их сыновей ушли в девятнадцатом году с Каганским отрядом Красной гвардии, теперь, слышно, военная судьба забросила их в Сибирь, с остатками белых банд воюют в тайге. Нобату оба, хозяин и хозяйка — Никифор Матвеевич и Аглая Ниловна — чем-то напоминали Богдановых, его приемных отца и матушку в Петрограде. Только мало у него здесь было времени, чтобы побеседовать с радушными, заботливыми стариками, посидеть с ними за столом в светлой, чистой горенке с ароматами засушенных трав, которые знала и собирала хозяйка. Дней отдыха Нобат не ведал — ежедневно с утра отправлялся на службу.
Почти каждую неделю — выезд в один из крупных аулов округа, всегда на несколько дней. Помимо ознакомления с обстановкой и людьми на местах, цель таких визитов — поближе узнать, что за люди в аульных отрядах самообороны, главное — что за человек командир отряда.
Тут тоже всякий народ попадался, иные беззастенчиво использовали свое положение для мести недругам, для того, чтобы набить мошну. Случалось Нобату не
Таким именно человеком оказался Халик Хасан, начальник самообороны в Ходжамбасе. Родом из этого же аула, с детства круглый сирота, он помыкался сперва подпаском у богатых родичей, потом — как немало его сверстников в предреволюционные годы — подался сперва в Керки, поденщиком на базаре спину гнул, в дальнейшем перебрался на станцию Самсоново. И тут поработал грузчиком, позже сдружился с русскими железнодорожниками. Они помогли ему устроиться рабочим в бригаду по ремонту пути. Здесь смышленый паренек не только обучился делу, но и усвоил азы революционной премудрости-. Грамотой русской овладеть не успел, хотя и стремился: началась революция. Вместе с друзьями Халик поступил в отряд Красной гвардии, участвовал в обороне Керки, позже штурмовал крепость каршинского бека, был ранен. Вернувшись в Ходжамбас, — бобыль бобылем, даже голову преклонить негде, — одним из первых вступил в отряд самообороны. Был он от природы человеком замкнутым, недоверчивым, баев ненавидел люто — особенно после того, как кровь пролил под Карши. Начальник ходжамбасского отряда попался мягкотелый, потворствовал бывшим лутчекам. Халик пытался его усовестить, но когда убедился, что успеха не достигнет, сам поехал в Керки, в окружком партии. Вернулся с уполномоченным чека. В результате Халик Хасан-оглы сделался начальником отряда самообороны в Ход-жамбасе.
Крут был новый начальник с баями и байскими прихвостнями, даже слишком крут. Когда один из баев был уличен в тайной помощи калтаманам, Халик арестовал его и решил наказать при всем народе — выпороть плетьми на аульной площади. Только вмешательство коммунистов из местной ячейки предотвратило расправу. На такие самочинные действия начальник отряда больше не решался, зато бойцам своим покою не давал, на всех тропах, ведущих из аула, держал круглосуточные посты — ни одному лазутчику калтаманов не проскочить. Оттого разбойники не совались в Ходжамбас, местные баи тоже присмирели.
Халик Хасан не доверял и тем, кто стоял в то время во главе ревкомов. Вот Ефимов, русский большевик, — это для него авторитет! Еще слышал Халик про Нобата Гельдыева. И когда узнал, что Нобат в Керки, назначен работать в чека, — радости его не было предела, как говорится, макушкой до неба достал.
— Молодец, что зорко оберегаешь аул и дороги! — похвалил Нобат, когда впервые приехал в Ходжамбас и познакомился с Халиком. — Но общую обстановку, видимо, понимаешь недостаточно. Отпугивать тех, кто сегодня нам не враг, — ошибочная тактика. Это сужает основу народной власти. Значит — на руку врагам подлинным. Законы тоже следует уважать. Твоя задача — выследить и обезвредить контрреволюционера. Покарать — на это есть суд. Запомни крепко!
— Да я понимаю, — с хмуроватой улыбкой на скуластом лице, глядя в землю, басил в ответ Халик. Высокий, плечистый, он хотел бы перед товарищем из окрчека блеснуть строевой выправкой, которой обучился в Красной гвардии, да стоять прямо не мог, раненая нога не позволяла. — Только, товарищ Гельды-оглы, душа горит против баев проклятых! Моя бы воля, поверишь, собственной рукой — к стенке!.. Ну, раз ты говоришь, послушаю. Тебя слушать готов во всем. А этих, что в ревкомах…
— Погоди, не горячись. В ревкомах наведем порядок со временем.
— Ла-адно. Только ты почаще к нам наведывайся, товарищ Нобат. Всегда желанным гостем будешь!
— Спасибо. Давай теперь познакомь меня с секретарем ячейки. Сколько, кстати, у вас в ауле членов партии?
— Пока десятеро. Одиннадцатым, наверное, мне придется стать. Заявление уже подал…
— Вот это здорово! Если рекомендация нужна, рассчитывай на меня, товарищ Хасан-оглы.
— По рукам.
…И еще раз приехал Нобат в родной Бешир. Прибыл под вечер. Опять радостная встреча с матерью, Донди. Только наутро выбрался из дому. Первым делом отправился в аульный ревком, официально именуемый теперь исполкомом Совета. Шихи-бай с вечера знал, что Нобат в ауле, потому решил в это утро прийти пораньше — и не ошибся. Сидел за столом вдвоем с секретарем. Заместитель, Давуд-бай, прихворнул и потому отсутствовал.