Дорога издалека (книга вторая)
Шрифт:
— Дружок, — окликнул он парня в белом переднике, только что принесшего чайники сидящим неподалеку, — мне тоже кок-чаю, пожалуйста. И манты.
Его приметили. Сидящие вблизи заговорили:
— Видать, человек приезжий.
— Да, издалека. Хотя по обличью туркмен.
— Красный командир!
— Уже не на службе. По одежде различаю. Домой, небось, вернулся.
— То-то семейству радость!
— Кому радость, а кому, верно, и хвост придется поджать…
Когда Нобат, покончив с мантами, принялся за чай, один из сидящих поблизости — видом горожанин, учтиво обратился к нему:
— Товарищ командир, извините… Вот у нас чилим только что
— Спасибо, — Нобат обернулся к говорящему. — Я не курю.
— Еще раз извините, — поклонился тот.
Покончив с едой и чаепитием, он поднялся, расплатился с подавальщиком, прошел в свою комнату. Здесь никого не оказалось. Нобат разулся, снял буденовку, ремень, куртку и галифе, в рубахе прилег на кровать. Не заметил, как задремал. Полчаса спустя проснулся, не сразу сообразив, где он. Время еще не позднее — двор вовсю освещен солнцем. И он решил пойти представиться своему новому начальству.
Крепкий, добротный купеческий дом и двор со складами за высоким забором из жженого кирпича — после революции здание окружной чека — совсем недалеко от чайханы Латифа. Вещи Нобат пока оставил в чайхане, взял с собой лишь пакет с документами. Так он и предстал перед охранником у стеклянной, забранной проволочною сеткой двери кирпичного дома с красным флагом на крыше.
— К председателю. Назначен в распоряжение чека, краском запаса Гельдыев.
— Ваши документы?
Нобат вынул из нагрудного кармана коричневую книжечку — свое командирское удостоверение. Охранник глянул на книжечку, потом на Нобата, снова на книжечку — сличал, похож ли. Фотоснимок прошлогодний, да и у оригинала, после ранения и всего пережитого, вид не блестящий… Но сомнений все это не вызвало. Охранник что-то нажал сбоку двери — минуту спустя появился дежурный, русский боец.
— К председателю, — сказал ему охранник, протягивая документ Нобата.
— Пойдемте, — пригласил дежурный.
Кабинет председателя чека оказался в глубине просторного здания, окнами во двор. Здесь было прохладно, тихо. За одним из трех столов сидел и что-то внимательно читал человек, одетый в гражданское — в пиджаке и синей косоворотке. Русский, хотя и темноволосый, смуглокожий, волосы на макушке заметно поредевшие. В очках. С виду лет сорока, даже поболее. Лицо худое, удлиненное, и сам худощавый, не в теле. Как только отворилась дверь, он коротко, поверх очков, глянул на вошедших, снова опустил глаза, что-то пометил карандашом, отложил бумаги, снял очки.
— Из Ташкента, Владимир Александрович, — доложил как-то очень по-домашнему дежурный. — Кого ждали по телеграмме.
— Ага, хорошо, — председатель встал. — Можете идти.
— Краском запаса Гельдыев, — начал Нобат, по-уставному прикладывая руку к буденовке, став в положение «смирно». — Прибыл в ваше распоряжение…
— Знаю, знаю, товарищ! — председатель улыбнулся, вышел из-за стола, протянул руку. — Давайте уж без церемоний. Будем знакомы: Ефимов.
Несколько озадаченный, Нобат тоже протянул ладонь. Они обменялись рукопожатием.
— Садитесь, — пригласил хозяин, указывая на один из стульев. — О вашем назначении нас известили телеграммой. Хорошо, что не задержались. Сейчас и побеседуем. А пока давайте бумаги.
Нобат сел, отдал пакет. Вскрыв его, Ефимов принялся читать, снова вооружившись очками. Читал он быстро, не меняя выражения сухощавого лица, но глаза, хоть и скрытые стеклами, то и дело вспыхивали, — видно, доволен был человек. Не отрываясь от бумаг,
— Вот, превосходно! — Ефимов сдернул очки, отодвинул бумаги. — Очень, оч-чень хорошо! Молодцы товарищи из Туркбюро! Да вы понимаете, Гельдыев, до чего необходимы нам люди именно такие, как вы! — он опять затянулся папиросой. — Ну, вам о здешних местах не мне рассказывать… С положением тоже, наверное, знакомы в общих чертах, постепенно войдете в курс дела. Да! — Ефимов поднялся с места, шагнул к Нобату, взял обеими, руками его ладони, потряс: — Такого нам и нужно во главе отдела. Красный офицер, закаленный в боях! А борьба здесь еще предстоит большая, поверьте… Сейчас в аулах создаются органы новой власти, ячейки общественных организаций. Враги — большинство — знают: вооруженная борьба с нами не принесет успеха. Перестраиваются! Будут вредить, палки нам просовывать в колеса, где только сумеют… А народ темный, грамотных — сами знаете сколько. Тут-то и раздолье для кулацких, вражеских элементов. Баи в ревкомах — это наследие первых этапов революции. Баи в Советах, если окажутся, — для революции угроза. И для нас с вами, большевиков, чекистов — позор! Ну, а пока приходится их терпеть. И лишь постепенно вытеснять, ограничивать в правах. Сколачиваем в аулах советский актив. И банды крупные в песках пока еще держатся, это также наша с вами забота, и неотложная. Вы понимаете, товарищ Нобат Гельдыев?
— Да, понимаю… — Нобат помедлил, мысленно выделяя главное из того, что услышал. — И вижу: мне поскорее нужно с обстановкой познакомиться. Как можно ближе, глубже.
— Правильно. О том и речь.
— Скажите, Владимир Александрович… — Гельдыев замешкался, подбирая слова, — как дела в Бешире? Кто там во главе ревкома?
— Мамедахун-оглы Шихи.
— Как, Шихи-бай?!
— Вы его хорошо знаете? — в черных глазах Ефимова вспыхнул огонек живого интереса.
— Святоша, себе на уме! В хозяйстве, с батраками — паук настоящий… Все правильно! — Нобат невесело усмехнулся. — Когда мы эмирских колотили, Шихи-бай отсиживался в сторонке. И тронуть его было тогда не за что. Сын, правда, у него воевал против нас, потом и он смирился… Эх, долго же не было меня в Бешире!
— Товарищ Гельдыев, потому-то вы и здесь сейчас. Ильич нас учит: на фронте, там, где труднее всего, собрать в кулак самых стойких большевиков. Тогда остановим врага и в атаку перейдем. Поймите и другое: новый строй создаем впервые в истории. Только-только закладываем фундамент… Разве мыслимо сразу, одним махом, избавиться от всех тех, кто со старым порвать не способен? Если хотите, на раннем этапе революции объективно полезными для нас могут оказаться попросту мало-мальски лояльные, такие, как ваш этот Шихи-бай.
— И все же чем скорей свернуть ему шею, тем меньше вреда Советской власти! Сегодня он лояльный, а завтра…
— А завтра мы должны подготовить условия, чтобы заменить его человеком, преданным рево люции, из трудовой массы. Всему свой срок, товарищ командир! — Ефимов сел, поджег потухшую папиросу. — Вы участвовали в перевороте, должно быть, слыхали: Владимир Ильич настаивал и сумел убедить членов ЦК, что выступать следует именно 25-го октября. Накануне — рано, день спустя — уже поздно… Наметить единственно правильный срок для каждого ответственного политического шага — вот драгоценнейшее качество большевика-руководителя! Успех, и тактический и стратегический, порою целиком зависит прежде всего от этого.