Дорога на Берлин
Шрифт:
– Торопимся мы, - перебивает его Дорошенко. - В штаб вызывали, ну и... А я с просьбой к вам, Федор Петрович.
– Прошу!
– Д-да... - пожевал губами майор. - С просьбой...
Задумался, молчит.
Молчат все.
Только ротация стучит да стучит.
– Тихо у вас тут в тылу, хорошо! - негромко произносит Вася и оглядывается. Яблоко упало с ветки.
– Я слушаю вас, Игнат Андреич! - говорит Автономов.
– А, да!.. Странная, конечно, просьба, вы извините. Вот вы... журналисты... вы как птицы, вы всюду летаете.
– Ну да!.. - ничего не понимая, соглашается Автономов.
– Да. А мы узкой полосой живем. В узкой полосе наступаем. По уставу: два километра по фронту.
– Из окопа в окоп, как кулик с кочки на кочку... - смеется Вася.
– Я хотел попросить вас, - глядя в землю, продолжает майор. - Помогите мне... детей моих найти!..
Вздрогнул корреспондент, растерянно смотрит на майора. Притих Вася.
– Мы сейчас Польшей пойдем, - продолжает майор. - Лагеря, тюрьмы - все тут. Может, попадутся вам на пути? А? Девочку Галей звали... Сейчас ей... да... семнадцать лет... Косички русые... А мальчик - Юрик. Ему одиннадцать. Вот я вам карточку покажу.
И, торопливо достав карточку, дает ее корреспонденту.
Две детские головки, русая Галина, вихрастая Юрина.
Дорошенко с мольбой смотрит на корреспондента.
– Так не забудете? Девочку Галей звали... мальчика Юриком...
И, круто повернувшись, уходит.
Корреспондент растерянно смотрит ему вслед.
– Я буду искать... - тихо говорит он.
...Стоят на берегу Буга солдат Слюсарев и сапер.
– Ну что ж! - говорит Слюсарев. - Пойдем Польшей. Не знаю, может, ногам по чужой земле будет тяжелей идти, а душе, душе, я считаю, будет легче. Чужая слеза не жжет! Чужое горе - не свое!
...Идут войска Польшей...
Дороги... улицы... лесные просеки... поля...
Едут верхом Вася Селиванов и Автономов.
Под Васей - резвый жеребец, у Автономова - тяжелая артиллерийская лошадь.
– Ну, как командир? - спрашивает корреспондент.
– А ничего! Воюет.
– Тоскует?
– Нет. Теперь, кажись, надеется, - отвечает Вася и косится на лошадь Автономова. - Где вы такую кобылу добыли?
– А что? - обеспокоился Автономов.
– Ничего! - усмехается Вася. - Могучий конь. Трактор!
– Артиллеристы одолжили... Я сейчас у них был... Едут.
– Нет! - вдруг, встряхнув кудрями, говорит Вася. - Одинокому парню на войне лучше! Живешь, как птица поет... без вздоха.
– Едут.
– Ато что ж? - продолжает Вася. - И не засмеется он никогда. Туча тучей. Бойцы и то обижаются. Солдат любит, чтоб командир веселый был. С веселым командиром и воевать веселей... и умирать веселей...
– Эх, Вася! Война-то - невеселое дело!.. Смерть, кровь, горе, грязь...
– А на это на все наплевать надо! - вдруг рассердился Вася. - И не смотреть! Да! - После паузы, тише: - Я теперь, Федор Петрович, циником стал. Я теперь на все равнодушно смотрю. Я бесчувственный... - И
– Ой ли? - смеется корреспондент.
...Идут войска Польшей...
Вот ворвались в город... дерутся на улице... рвут колючую проволоку...
Вот бежит по узкой улице среди готических зданий закопченный пороховым дымом солдат Иван Слюсарев.
Бежит с винтовкой наперевес.
– Выходите, люди! - кричит он. - Немца больше нет!
Вот сильным рывком вышибает Савка Панченко дверь в подвал. Кричит в темноту:
– Эй! Живые есть? - Ждет секунду и опять: - Эй, выходи, не бойсь! Мы прогнали немцев!
И тогда из подвала робко выходят люди. Это поляки. Они идут словно слепые, зажмурив глаза и спотыкаясь.
Ветер ударил им в лицо. Солнце брызнуло в глаза. Они жадно открывают рты, дышат, дышат всей грудью, впервые за много месяцев.
И один из них говорит удивленному Савке:
– Семь месяцев, проше пана, не видел солнца... - И объясняет: - Я из Майданека убежал...
Вот идет по разрушенной улице Вася Селиванов. На колючей проволоке, на фонарях, на домах огромные доски с надписью:
"Verboten".
– ------------
"Воспрещается".
Вася останавливается у одной доски, подымает с земли еще дымящуюся головешку и ею - как карандашом - зачеркивает надпись и пишет: "Разрешается"!
– Разрешается! - говорит он полякам, окружившим его. - Все разрешается! Жить, дышать, существовать, работать! Разрешается!
Идут советские солдаты Польшей...
Измученные люди приветствуют их.
У колодца, у распятья, распростерши руки, словно желая обнять солдат, стоит плачущий от счастья старик поляк. На перекрестке дорог, у часовенки, стоит женщина с ребенком. Ребенок машет солдатам ручонкой. В часовне мадонна с ребенком. Мадонна кажется беженкой.
Идут советские солдаты... полевой дорогой...
И Савка Панченко продолжает свою песню, начатую им на Дону.
...Стихает песнь...
Солдаты подходят к какому-то огромному лагерю.
Электрифицированная колючая проволока в четыре ряда окружает лагерь.
У ворот - полосатые будки. Немцев нет.
Солдаты входят в ворота.
Это лагерь смерти.
Трупный запах висит в воздухе...
Бараки... Виселица... Колокол на столбе посреди плаца...
Притихшие идут солдаты.
Вася Селиванов впереди.
Они подходят к какому-то странному сооружению.
Трубы, похожие на фабричные.
Удушливо пахнет мертвечиною.
Крематорий.
Лежат не сожженные еще трупы...
Отдельно - головы...
Стол, на котором разделывают трупы.
Печи.
Темные носилки с трупами у печи.
Осторожно, словно по кладбищу, идут солдаты.
Каменное лицо у Васи Селиванова: он привык к трупам.
Солдаты подходят к какому-то бараку.
Здесь - склад женских волос, скальпы, содранные с убитых женщин.