Дорога на две улицы
Шрифт:
В тот же вечер, что называется «с толчка», он бросился в Малаховку, где проживала в последние годы его маман.
В голове стучало – только бы найти! Только бы маман не использовала кондуиты в целях розжига камина или печи!
Он ворвался в дом, взбежал по шаткой лестнице на второй этаж, молча миновав растерянную и готовящуюся ко сну матушку, ворвался в чулан, пахнувший мышами и пылью, и…
Коричневый чемодан он открывал дрожащими руками. Замок заржавел и не хотел поддаваться. Наконец чрево картонного ящика распахнулось, и вместе с запахом плесени в его сердце ворвался
В дедовых записях он разбирался около года. Стелла смотрела на него, как на умалишенного. И так от муженька проку немного, так еще, похоже, и чокнулся.
В общем, получалось так, что надеяться надо на себя. И красавица Стелла всеми силами мечтала попасть в косметологи: профессия новая, почти неосвоенная, специалистов – раз, два и обчелся.
А этот упрямец-муженек, странно подхихикивая и потирая руки, обещал ей сытую и счастливую жизнь во вполне обозримом будущем.
Стелла не верила, презрительно усмехалась и варила кремы – ланолин, спермацет и масло какао. Кремы разлетались по пять рублей за баночку.
А мечтатель-муженек тем временем нашел милую бабушку в селе под Коктебелем – известную травницу и знахарку. По весне и в начале лета бабушка Кула (из крымских греков) собирала травки и корешки. Разумеется, сушила, парила, растирала и заваривала. Получались и настойки, и отвары, и полотняные мешочки с сухими сборами, и лечебные чаи.
К концу лета он приезжал в ее крохотную избушку, похожую на логово Бабы-яги – темную, пахнувшую разнотравьем и спиртом.
Он надписывал мешочки со сборами и бутыли с тинктурами – под диктовку крымской бабки-ежки.
Оставлял ей денег и непременно гостинцев – московской тахинной халвы, шоколадных конфет, кофе и чая.
В Москве он раскладывал мешочки и бутылки в специально выделенном и освобожденном бельевом шкафу. Запах крымских трав в полотняных мешочках не держался и безбожно прорывался в единственную комнату, что вызывало бурный гнев и справедливое негодование жены.
Вальянов, обычно бурно оправдывающийся по любой из ее претензий, на это, казалось бы, и вовсе не реагировал. Ночами, сидя на кухне, пропахшей соседскими щами, он составлял какие-то схемы и чертежи. Исписывал общие тетради, в который раз перелистывал ветхие страницы дедовых записей.
Все, казалось бы, вставало на свои места. Но! Оставалось самое главное – клиентура. Без этого предприятие не имело никакого смысла.
Несколько первых опытов были вполне удачны. И заработало сарафанное радио. Поползли по Москве слухи, что объявился чудо-доктор. Лечащий не антибиотиками, а травами. Спасение для аллергиков, язвенников и просто разумных людей. К тому же Вальянов оказался диагностом от бога. Все это, в таком вот сочетании, и привело к тому, что уже через четыре года капризная и недоверчивая испанка переехала в кооператив Большого театра. Помогли «звезды» – им хотелось иметь под боком волшебного доктора.
Вальянов уже по клиентам не ездил – хватит бить ноги, не по ранжиру. Стеллу, прикусившую навеки острый язычок, посуровевший внезапно муж назначил
Деньги потекли не ручьем, а полноводной рекой. Назваться знакомыми Вальяновых считалось почетом и честью, а уж заполучить их в приятели – и вовсе удачей.
Надыбала знатного гомеопата, разумеется, Эля. Связалась со Стеллой – конечно, были обнаружены и общие знакомые. И даже это сначала не помогло. Стелла отнекивалась – с детьми мы дела не имеем. Сам Вальянов был недосягаем, к телефону не подходил. Эля подкараулила его в парадном, повела бедром, плечом и бровью. Вальянову все это было до фонаря – дома такая же сидит, и та надоела. Нашли чем удивить!
Эля быстренько сообразила, что чары тут не сработают, и призвала к совести и милосердию. Вальянов недовольно скривил узкий рот. Оставалось последнее – коллегиальная этика. И это, как ни странно, сработало. Услышав, что отец больного ребенка – известный уролог, Вальянов смилостивился и назначил прием.
Никоша, задыхающийся от тополиного пуха, запаха рыбы и цветения всевозможных растений и трав, опухающий до отека Квинке от банального аспирина, на травах, настойках и «сахарных шариках» быстро справился со многими проблемами.
Елена на Вальянова молилась. Борис Васильевич тряс его белую холеную руку и стеснялся набегавшей слезы.
Элька со Стеллой даже подружились – одного поля ягоды, как недобро заметила Нина Ефремовна.
Были какие-то совместные вылазки в театр и даже в ресторан, где Елена чувствовала себя неловко – рядом с такими-то модницами и красотками.
Никоша воспрянул и стал даже есть доселе неизвестную ему клубнику и апельсины.
Кончилось все одним днем. Позвонила Стелла и без всяких «здрасти и как дела» жестко произнесла:
– Держи свою суку на привязи. Желательно – короткой. Иначе… – она замолчала и шумно выдохнула сигаретный дым. – Иначе – размажу. Мокрого места не останется, – и шваркнула трубку.
Елена, ничего ровным счетом не понимая, опустилась на стул и пожала плечами. Выпила, что ли? За Стеллой такое водилось. Или перепутала номер?
Она пожала плечами и пошла доваривать суп. Где-то к вечеру она вдруг охнула, по-бабьи закрыла рот ладонью и бросилась к телефону. Дошло!
Эля подтвердила:
– Да, ты права. Эта сучка Ирка прыгнула к Вальянову в койку. Стелла их застукала на даче. Вернее, соседи доложили. Она и свалилась голубкам прямо на голову. Ты удивлена? – осведомилась Эля.
Елена молчала.
Эля вздохнула и добавила:
– А я – нет. Уж извини.
Ольга окончила школу с двумя четверками – по черчению и географии. По поводу черчения никто не переживал – ну не дано человеку, что поделаешь. А с географией все было несправедливо – новая училка, вчерашняя студентка, сцепилась с девочкой по поводу экономики капиталистических стран. Ольга сказала что-то в защиту «вражеской» тактики, что было совсем не положено советской школьнице. Случился скандал с вызовом в школу отца (мать – слишком мягко) и разбором поведения ученицы Ольги Лукониной на классном собрании.