Дорога на Стрельну (Повесть и рассказы)
Шрифт:
– А ничего, - спокойно отозвался Доценко.
– Я соби враз другую ложку раздобуду.
– С этими словами он пошел к двери.
Я принялся, давясь и обжигаясь, уплетать кашу. Было боязно, как бы Будяков не отнял у меня котелок, если каша помешает мне внятно отвечать на его вопросы. К счастью, он умиротворенно готовился к записи протокола: проверил, есть ли чернила в белой "непроливайке", попробовал, как пишет перо... Я тем временем рассматривал его лицо. Было оно худое и длинное. Подбородок выдавался вперед острым клином. Над узким, несколько скошенным назад лбом вились мелким барашком светлые волосы. Лицо как
– Ну что ж, пообедали, а теперь будем работать, - сказал Будяков, закончив свои приготовления. И он начал задавать мне вопросы.
Его интересовали самые неожиданные подробности. Он спросил о том, что именно мама сказала мне на прощание. Услыхав, что она преподает немецкий в институте, он стал интересоваться, не немка ли она из Германии, из Прибалтики или на худой конец из Поволжья. А если нет, то каким образом она может в совершенстве знать немецкий?
С моих слов он установил, что мы с Андреем сами, без чьего-либо приказа, отказались от попытки пройти в Стрельну.
Самое пристальное внимание Будякова привлек мой разговор по немецкому телефону с капитаном Хольцманом.
– С этого бы и начал, - сказал он мрачно, досадуя теперь о времени, потраченном на другие разговоры.
– Дело, выходит, серьезное. Ты, как я и думал, не простой дезертир...
– Я вообще не дезертир.
– Я и говорю - не дезертир ты. Не сто девяносто третья, а пятьдесят восьмая, один "б", то есть изменник Родины.
– Никакой я вам не один "б", и не сто девяносто третья тоже!
– А кто же ты?
– Я доброволец. Защищаю Ленинград...
– Скажи пожалуйста. Он - защитник Ленинграда! Без него мы Ленинград не защитим! Без трусов и предателей только и можно остановить наши войска на рубеже обороны, а значит, остановить немцев. А пока такие защитнички имеются, мы так и будем драпать да в окружения попадать. Отвечай на вопрос: распоряжения немецкого офицера выполнял?
– Да какие же это распоряжения?
– Он велел наблюдать и доложить обстановку?
– Велел.
– Выполнил его приказ?
– Якобы выполнил. На самом же деле его дезинформировал.
– Как выполнил - это другой вопрос. Факт, что выполнил... Вот оно как обернулось... А ты говоришь - зря тебя задержали. Нет, парень, зря никого не задерживают. Ну, сам скажи, много ли таких случаев, чтобы наши военнослужащие вступали в связь по телефону с немецким командованием?.. Это же на весь советско-германский фронт, от Белого до Черного моря, единственный факт. Здорово я тебя расколол!
– Я сам все рассказал.
– Сам бы ты ничего не рассказал. Важно правильно вопросы ставить. Тут искусство требуется... Ладно. Давай-ка все это запишем.
Будяков обмакнул перо в белую чернильницу-"непроливайку".
– Пишите точно, как я говорил.
– Само собой. Как закон требует. Все дословно.
Он начал писать, изредка обращаясь ко мне за уточнениями.
В комнате горела коптилка, тихо поскрипывало перо, что-то бубнил себе под нос Будяков. Когда разрывы снарядов слышались близко, он отрывался от протокола и вслушивался.
– Такая война идет, немцы к Ленинграду рвутся, - сказал он во время одного из таких перерывов, - а тут сиди и разбирайся со всякими.
– Зачем же вы тут сидите, - отозвался я.
– Шли бы под Урицк или под
– Подлец ты, подлец...
– Будяков покачал головой.
– Я из-за тебя здесь сижу, и ты же меня этим попрекаешь! Не всем выпало счастье в прямом бою грудью встречать врага, Враг ведь хитер и коварен. Из попавших в плен и из гражданских он вербует и засылает к нам шпионов и диверсантов, агитаторов и ракетчиков. Всех их надо выловить и обезвредить. А сколько среди миллионов честных воинов попадается трусов, которые драпают сами и разлагают своим бегством других! Сколько дезертиров, сколько членовредителей, а?
– Не так уж много.
– Верно. А почему не так много? Потому что на пути таких, как ты, встают такие, как я. Без этого трусов и предателей развелось бы больше. А это опасно для войск. Это смертельно опасно, особенно когда враг у ворот. Вот подумай над этим, подумай!
Будяков снова стал писать, а я никак не мог понять, что же все-таки получается. Все, что сказал Будяков, верно, абсолютно верно. Дезертиров надо вылавливать и наказывать. Трусов, предателей, диверсантов, шпионов надо ловить и обезвреживать. Кто же с этим не согласен?! Выходит, он, Будяков, глашатай истины, ее представитель. Но почему его истина становится ложью, как только она касается меня лично? А может быть, я действительно преступник - дезертир, предатель Родины - и просто не понимаю этого?
Тут я вспомнил вопрос, заданный мне на экзамене по философии. Было это давно, в июне.
Я вытянул билет "Учение об истине" и четко отбарабанил необходимые формулировки. Получил "отлично". Но только теперь, в эти странные и страшные минуты, слова, которые я тогда так бойко отчеканил, наполнились для меня жизненным смыслом. "Нет истины вообще, - говорил я тогда. Истина всегда конкретна". Для подтверждения этой мысли я привел записанный на лекции тезис знаменитого хирурга Пирогова: "Нет болезней, есть больные". Я разливался соловьем, развивая этот тезис с высоты слышанных от мамы разговоров о чьих-то недугах: "Предположим, два человека ослабли, перенеся воспаление легких. Им, как и полагается, прописывают глюкозу. Но! Один из больных выздоравливает, а другой умирает: он страдал хроническим диабетом и глюкоза, столь полезная при болезни легких вообще, этого конкретного пациента убила". Экзаменатор сказал, что я по-настоящему проник в суть вопроса... Нет, по-настоящему в суть вопроса я проник только сейчас. И для меня вдруг будто молнией осветилось мое положение. До этой минуты все, что говорили лейтенант с косыми баками, и майор, и лейтенант Будяков, воспринималось мною как нечто случайное и в силу этого неопасное, легко отразимое. Теперь я понял, что все они, в общем, правы.
Чем была рядом с их большой правдой моя такая частная, такая маленькая правота? Пустяком, не имеющим значения.
Ведь и задержали нас не случайно. Мы и в самом деле направлялись в тыл, несли в плащ-палатке кучу трофейного оружия. Вид у меня был явно странный: красноармейская каска, ранец, гражданская тужурка, гражданский костюм, полуботинки... Конечно, все это, вместе взятое, наводило на подозрения. Да и рассказ мой, конечно же, был необычен. Я ведь сам подумал там, возле трубы: рассказать кому-нибудь про наш бой и разговор с немцами по телефону - не поверят. Вот и не верят...