Дорога ярости
Шрифт:
Он находит старое заброшенное здание, заметно потрепанное ветром и временем.
Адам распахивает дверь и входит в безлюдный убогий подъезд. Гулкое эхо отражается от стен. Где-то шуршат крысы. Он оставляет «лонгторн» у дверей, прекрасно зная, что никто его не возьмет, однако все же в тени, подальше от любопытных глаз. Не хочет привлекать внимания к своему убежищу.
Он пробирается через камни и мусор: пластиковая кукла с одним глазом, осыпавшаяся со стен штукатурка, куски цемента размером с булыжник. Зажимает нос, чтобы не слышать запаха гнили и плесени.
Первый
Адам оглядывает свой новый приют. Воры вынесли из комнаты все, что можно, но хотя бы окна – по крайней мере то, что от них осталось, – не забиты. Единственный предмет мебели – трехногий стул с торчащей из продавленного драного сиденья набивкой. У разбитого окна виднеется камин с прогоревшими дровами, запорошенными серым пеплом. Адам подходит поближе и рассматривает золу. Кто-то разводил в этой комнате огонь. В горле першит от едкого запаха дыма. Адам наклоняется и щупает поленья.
Не так давно. Может, даже вчера.
Он быстро выпрямляется, отступает к стене – в тень – и вжимается спиной в крошащийся бетон. Замирает и прислушивается. Темно и холодно. Пугающая пустота. Ни звука, только ветер воет снаружи.
Адам ждет. Пять минут. Десять. Вслушивается, не раздастся ли шорох шагов. Ему не привыкать ждать и сидеть тихо. Он входит в состояние, похожее на транс – как тогда, когда едет на мотоцикле. Смотрит прямо перед собой, а боковым зрением отслеживает все, что происходит в комнате. Сердце колотится у него в груди. Слух настороженно ловит каждый скрип.
Наконец он кивает себе. Удовлетворенно вздыхает и отходит от стены.
Адам располагается на ночлег прямо посреди этого запустения, на пыльном полу, кутаясь в только что выданный спальник. Ему холодно. К коже прилип песок. Адам натягивает одеяло до подбородка, устраивается поудобнее и лежит, не смыкая глаз, слушая, как на улице воет ветер, а в золе шуршат тараканы.
Он вспоминает о дубе. И костях в земле.
Он думает о Кейне, о Леви, о Фрэнке.
Сон не идет.
Ночь будет долгой. Полной свиста камней и шума в голове. Последняя ночь перед гонкой. Ночь перед началом новой жизни.
От волнения у него сводит живот. Адам целый день ничего не ел. Он вглядывается в темноту широко раскрытыми глазами. Потолок в потеках цвета сепии похож на старинную карту. Пар клубится у губ Адама.
Он старается не думать ни о чем. Чтобы голова была ясной.
Что-то прошуршало по полу. Адам в мгновение ока вскакивает и, опершись на локоть, вглядывается в темноту. Лысая крыса. Заметил краем глаза. Большая, розовая, страшная, как смертный грех. Замерла у разбитого окна в лучах лунного света. Таращится на Адама, шевелит усами. Потом несется прочь вдоль стены. В углу сворачивает, шмыгает под дверь и скрывается из
Адам содрогается от отвращения, поплотнее укутывается в одеяло и снова ложится.
И тут замечает над собой два глаза. Яркие, белые, они таращатся на него сверху сквозь щель в полу.
– ЭЙ! – кричит Адам и вскакивает на ноги. Отшвыривает одеяло и бежит к двери. Наверху скрипят половицы, хлопает дверь, и кто-то с топотом мчится по лестнице.
Адам захлопывает дверь, и петли вылетают из стены, вырывая куски гнилой рамы. Дверь со свистом вываливается наружу и с грохотом рушится на пол, подняв облако пыли и обломков. Адам отпрыгивает назад и кашляет. Сердце бешено колотится. В ушах гудит.
Думай, Адам!
Двери больше нет. Теперь между ним и лестницей нет никаких преград.
Снова слышится топот. Адам, щурясь, вглядывается в полумрак. В коридоре что-то падает с глухим стуком. Адам хватает трехногий стул, заносит его над головой и ждет. Сперва держит стул за ножки, но потом перехватывает и берется за спинку, чтобы он не сразу развалился от удара.
Снаружи доносится шорох шагов.
– ТЫ КТО? – кричит Адам, и голос его дрожит.
Ни слова в ответ. Гробовая тишина. Лишь темнота и тень. Адам слышит собственное дыхание.
Наконец из темного коридора доносится высокий голосок:
– А ты кто?
Адам снова прячется в тень.
– Я не отвечу, пока тебя не увижу.
Раздается шарканье, и из мрака вырисовывается силуэт. Мальчишка, закутанный во что-то темное. Глаза у него сверкают. В руке нож: лезвие блестит в лунном свете.
– Вали отсюда, это мое место, – сплевывает пацан.
Ему от силы лет тринадцать. Бритая голова, как у всех ездоков перед гонкой. Веснушки. Светлая кожа. Мальчишка перекидывает нож из руки в руку. Глаза у него горят. Наверняка долго тренировался, чтобы запугивать врагов. Что ж, это действует.
– Ловко у тебя с ножом получается, – замечает Адам, разглядывая парнишку.
– А ты думал, – прикидываясь крутым, бросает тот.
Адам опускает стул. Ладонью стирает со спинки пыль.
– Все равно же ты не станешь его использовать. Это запрещено.
Мальчишка ничего не отвечает, по-прежнему сжимая нож в руке. Ногти у него обгрызены до мяса.
– Ты же знаешь Законы? – допытывается Адам.
– Еще бы, конечно. Плевать я на них хотел.
– Кто бы сомневался.
Парнишка неуверенно смотрит на Адама, словно не может решить, как быть, потом, легонько тряхнув головой, прячет нож в карман.
Адам улыбается.
– Меня Адам зовут. Можно я тут переночую? Мне некуда идти. Больше.
Мальчишка с невозмутимым видом отвечает:
– Натаниель Скай. Зови меня Натом.
– Нат. Извини за дверь.
Паренек пожимает плечами и смотрит на Адама большими и круглыми, как луна, глазами.
Снаружи в заколоченное окно первого этажа ветер стучит голой веткой дерева, и Нат оборачивается, будто ждет, что сейчас в комнату ворвется новый враг.
Адам смотрит на трубку под левым ухом Ната.