ДОРОГА ЖИЗНИ ГВАРДИИ РЯДОВОГО
Шрифт:
Трудно сказать, что вызывает умиление у Гранина. То ли сам факт прошения об отставке, то ли неприемлемость неких «полицейских функций», то ли несогласие с Гитлером о методах уничтожения (но уничтожения же!) Ленинграда и ленинградцев!? Но Гранин верен своим устремлениям «облагородить» врага советов.
А что же в действительности? Обратимся к историческим фактам и действительности.
30 августа фельдмаршал Лееб вышел на реку Нева, но был остановлен у Красногвардейска. 8 сентября 126-я пехотная дивизия и части 39-го танкового корпус захватили Шлиссельбург и блокировали Ленинград с суши, а !-й воздушный флот люфтваффе начал бомбить город. Фон Лееб приступил к заключительному этапу операции, Ленинград был уже в пределах досягаемости германских 240-миллиметровых пушек. Командующий созданного Ставкой 5 сентября Ленинградского фронта Ворошилов располагал 55-й, 42-й и 23-й армиями, которые отчаянно сражались по внутреннему периметру сужающегося кольца окружения.
В первую неделю сентября 1941 года фон Лееб по июльской директиве Гитлера № 34 получил из группы армий «Центр» подкрепление
6 сентября фюрер подписал директиву № 35, согласно которой на взятие города фон Леебу отводилось две недели. Именно на «взятие города», его «штурм» (таков был замысел и Лееба!). После трехдневной передышки фельдмаршал начал штурм Ленинграда. 9 сентября 41-й танковый корпус перешел в наступление. Сражение было ожесточенным. Главный удар в этот день нанесли 16-й танковый корпус и 36-я моторизованная дивизия, атаковав Пулковские высоты. На левом фланге 39-й танковый корпус, усиленный 20-й моторизованной дивизией, нанес удар в направлении Шлиссельбурга. 1-я танковая дивизия наносила удар вдоль левого берега Невы, а 6-я наступала по обе стороны железной дороги Москва-Ленинград. Продвижение немецких армий шло крайне медленно, счет велся едва ли не на метры. Обе стороны несли огромные людские потери. За один день 10 сентября 1-я танковая дивизия потеряла столько танков, что из оставшихся машин можно было с трудом укомплектовать полбатальона, но к исходу дня дивизия заняла важнейшие высоты, с которых прекрасно просматривался Ленинград. На левом фланге немецкая пехота пробилась в пригороды Пушкина и стала продвигаться к Красному Селу. Утром 11 сентября морские пехотинцы поначалу потеснили немцев, но, не имея никаких резервов, через несколько часов были вынуждены оставить Красное Село. В тот же день Ворошилов, прокомандовавший всего 6 дней, был снят с должности командующего Ленинградским фронтом, а его место занял Жуков.
13 сентября Жуков прибыл в Ленинград. К этому времени 6-я танковая дивизия захватила Пулково, а 58-я пехотная дивизия взяла Александровку, где находилась конечная станция трамвайной линии, ведущей к Невскому проспекту. Напротив Кронштадта, на узкой полоске побережья Финского залив близ Ораниенбаума, морская пехота и то, что осталось от 8-й армии, при поддержке главных калибров кораблей Балтийского флота сдерживали натиск двух корпусов 18-й армии вермахта.
14 сентября Жуков бросил в бой свой последний резерв – 10-ю стрелковую дивизию, провел контрудар в направлении Сосновки. На следующий день, 15 сентября, 4 дивизии фон Лееба смяли 10-ю стрелковую дивизию, захватил Урицк и вплотную подошли к Ленинграду.
16 сентября Вильгельм фон Лееб получил приказ Гитлера не брать город боем, а взять его в блокаду, чтобы заставить капитулировать. Кроме того, фон Леебу приказали незамедлительно снять с фронта 41-й танковый и 8-й авиационный корпуса для передачи их в распоряжение Ставки для наступления на Москву. В обмен фон Леебу была обещана пехотная дивизия (250-я испанская «Голубая») и два парашютных полка. В ту же ночь 1-я танковая дивизия приступила к погрузке уцелевших танков на железнодорожные платформы в Красногвардейске, а 38-я моторизованная дивизия своим ходом отправилась к Пскову.
Фон Лееб заявил о своем несогласии с «неразумным» стратегическим решением Гитлера – отказаться от взятия Ленинграда, но безрезультатно. Он решил до наступления зимы и холодов как следует закрепиться на берегах Ладоги. Но Гитлер приказал ему захватить Тихвин. Теперь ему предстояло соединиться с финскими войсками восточнее Ладожского озера. В середине сентября 1941 года 39-й моторизованный корпус генерал-полковника фон Арнима при поддержке частей 18-й полевой армии нанес удар по позициям Северо-Западного фронта южнее Ладожского озера. Сломав сопротивление 4-й советской армии, танки фон Арнима 8 ноября захватили Тихвин, но дальше продвинуться не смогли. Через неделю, подтянув из Сибири свежие дивизии, советские
Таковы исторические факты и обстоятельства, вынудившие генерал-фельдмаршала Вильгельма фон Лееба писать рапорт об отставке. И совсем ни к чему искать какую-то благородную подоплеку, на которой по недоумению акцентирует внимание читателя автор книги о Зубре (предателе Тимофееве Ресовском).
Можно было бы на этом завершить и рассказ о судьбе отставного фон Лееба, вознамерившегося покорить ленинградцев, штурмом взяв Ленинград.
Но образы и личности гитлеровских генералов, фельдмаршалов становятся более «объемными», если посмотреть на них через привитую ими философию немецкой солдатне. Как нельзя более точно передана эта философия, идеология, степень нравственности в выставленных, на показ письмах на выставке в Берлине, которая была посвящена Ленинградской блокаде. Писал лейтенант, командир пулеметной роты, некий Хейнер Генц. Д. Гранин утверждает, что располагалась эта рота как раз напротив батальона, в котором служил писатель, тогда инженер. «Они располагались, пишет Гранин, примерно напротив участка нашего батальона. Местами нас разделяло сто-полтораста метров. В тихую погоду доносилась немецкая речь. Иногда немцы без всякого радио кричали нам: «Рус, иди к нам булку кушать!» – и поднимали над окопом наколотую на штык булку. Была зима 1941 года, затем весна 1942 года – самое голодное, страшное врем. Мы ползали ночью по заснеженным полям на «нейтралке», пытаясь выковырять из мороженой земли мороженые листья капусты, кочерыжки». На выставке Гранина умилила фотография автора писем, о которых пойдет речь ниже. «На фотографии лейтенант предстал молодым, крепким, привлекательным, чистенький мундир сидит на нем ловко, без единой складки, сшитый на заказ». 17 октября этот лейтенант пишет: «Вчера пала Одесса, наши войска стоят вокруг Москвы. Иван на исходе своих сил. Нас ожидает спокойная зима». Через две недели ем же ровным он сообщает своей жене: «Петербург окружен и голодает. Ежедневная норма хлеба составляет лишь 100 граммов. Мясо и масло давно кончилось. У нас время есть, если сегодня не хотят сдаваться, то через четыре-шесть недель уж точно». Он в восторге: «Гению фюрера все подвластно. Мы должны быть ему вечно благодарны». С помощью артиллерии и авиации вермахт рассчитывал расправиться с городом.
«Это была правда, пишет фронтовик Гранин. С утра над нами летели на город бомбардировщики. Эскадрилья за эскадрильей. К полудню начинался обстрел, воздух наполнялся мягким шелестом снарядов, они пролетали невидимые, огромные, калибра 150, не меньше. В одни и те же часы, когда на улицах народу было больше, когда шли за водой, шли с работы».
Вермахт прекрасно знал, что происходит в блокадном городе. Командование во главе с фон Леебом методически и спокойно голодом уничтожало население. Голод стал их оружием.
Письмо Гейнца, датированное ноябрем 1941 года: «После последней попытки прорыва русские заметно поутихли. Порции хлеба солдата сокращена до 400 граммов. Перебежчиков становится все больше. Но народ упрям и стоек, так пусть они там и умирают с голоду». Декабрьское письмо: «Когда город падет, несомненно, половина жителей вымрет». Февраль 1942 года: «Хотя мы не рассчитывали на скорое падение Петербурга, эти сволочи сдаваться не намерены, но они вынуждены будут … медленно умирать от голода».
Похоже, эти бесконечные сообщения о голоде в Ленинграде вызвали у жены Гейнца интерес: как питается ее мух. В ответ она получила: «Дорогая моя Ленекен! Ты хотела узнать, как нас кормят: каждый день 50 г масла, 120 г колбасы, 125 г мяса, еще рис, горох, макароны. Кроме того, натуральный кофе, чай, шоколад, сигареты, консервированные фрукты, конфеты и другая вкуснятина». Наевшись всего этого он выходил из укрытия на обозрение через бинокль панорамы города – черные столбы дыма, пожарища. Вернувшись, он садился за письмо, чтобы сообщить, что «погода становится сносной», «Иван слабеет»; «Иван постепенно смиреет, стреляет лишь изредка, его пища становится все хуже… Поляк и француз сдаются, когда их положение безвыходно. Англичанин бьется до самого конца, но русского же надо забивать до смерти». Он уверяет, что «дело идет к концу. Хотя мы не рассчитывали на скорое падение Ленинграда – эта сволочь сдаваться не намерена, – но они вынуждены будут оставить нас в покое и медленно умирать от голода. Через месяц наступит потепление, и тогда дело будет сделано. Постоянно с любовью думаю о тебе, моя хорошая Ленекен. Твой Гейнц».