Дорогая, а как целуются бабочки?
Шрифт:
Ну, разумеется, это были мы. В чем быстренько убедили Аверьянова. Того самого, что проверял меня на идеологическую прочность Болгарией.
– Ну, ты знаешь Игнатов как действовать
– А то, – с воодушевлением ответил я главному по международным связям, и мы рванули с Саньком по инстанциям – оформление путевок в отечественный международный лагерь мало отличалось от оформления загранки. Мы прошли все инстанции влет, получили путевки , сели на авиалайнер и через час были в Казани. Но надо было еще до лагеря добраться. Лагерь в тридцати километрах от столицы Татарской
« Я ж – пояснял таксист, – оттудова порожняком пойду». Один говорит: «оттудова», другой, третий… «Но мы тоже – не дети Рокфеллера», – говорю я Саньке, вглядываясь в него пристально и понимаю, что есть способ за «оттудова» не платить.
«Depuis quelques jours je vis dans le silence… , – начинаю напевать, гипнотизируя приятеля.
«Шербурские зонтики». Мы сходили с ума по Женевьеве (Денёв там была совсем молоденькой), девчонки нашей группы по Ги (его играл итальянец Нино Кастельнуово). И все вместе по сахарным мелодиям Мишеля Леграна.
– Игнат, ты перегрелся?
– Александр, вам никто не говорил, что вы чертовски похожи на Кастельнуово? Ну, просто одно лицо. Случаем, не кузен? Ну, так будете им!
– А почему не ты?
Потащил приятеля к витрине ближайшего гастронома. Мы отразились там в полный рост. Потертые джинсы, растянутый свитер. Это я. Элегантный, насколько позволяли тогдашние технологии фабрики «Большвичка», костюм, зонт – трость, выменянный у джазового меломана на пластинку «Дюка Эллингтона», выменянную на билет в московский театр «Современник». Это Саня.
– Ну, ты тоже можешь сойти за «ихнего». Хиппи там. Или клошара.
– Из-за клошара не станут устраивать международного скандала. А из-за директора франко-советского лагеря легко.
Сашка приосанился, я тормознул волжанку с шашечками. За штурвалом – молоденький татарчонок.
– Вот, – киваю на изображающего иностранца Кузю, директор франко – советского лагеря, я его переводчик, добрось до базы.
– Два конца, – кидает паренек коронную фразу казанских таксистов.
– Ты – комсомолец? – перехожу на конспиративный шепот?
– Ну?
– Завтра же о твоем возмутительном предложении станет известно в райкоме, горкоме, обкоме, а также ЦК ВЛКСМ И я не уверен, что с лишением тебя премиальных инцидент будет исчерпан.
– Садитесь, – сдался паренек.
Загрузились – беседу меж собою ведем. Разумеется, на французском.
– А спроси, – предлагает Шурик, – че дороги то у них такие раздолбанные?
– Товарищ – обращаюсь к таксисту, – месье смущен качеством дорог. Почему, спрашивает, они у нас такие раздолбанные.
– А уже, – встает на защиту отчизны паренек, – ремонтируют. Того и гляди начнут.
– Ну а машина, почему у него такая хреновая? – продолжает Саня, опять же по-французски.
Когда ГАЗ-21 начали выпускать? В 56-м? «Волга», которая нас везет, была если не из первой, то из второй партии точно.
Я перевел.
– Да вот, – зашмыгал парень носом, – ставлю ее на капитальный
Минут, наверное, двадцать едем молча. В гору едем, начинается спуск.
– А зато, – нарушает вдруг молчание наш водитель, – длина этого спуска 3 километра.
Сашка ржет, не дожидаясь перевода.
Международный лагерь наши разбили в правильном месте. Берег Волги, сосновый бор. Бунгало симпатичные. Такие полубочки на сваях. Территория огорожена сеткой-рабицей, парни у проходной. С комсомольскими значками на лацканах. Из окружкома, как выяснилось.
– А мы, -говорим, – по путевкам.
– Ну, это вы, ребята поторопились. Бунгало только завтра освободятся. Первая смена еще не съехала. Вы эту ночь в гостинице должны провести. Там вам и места забронировали.
– В какой гостинице? Где?
– А мы вас проводим. Нам тоже надо в Казань. Машина ваша?
–Наша, но тут вот какое дело, – говорю окружкомовцам и излагаю сюжет комедии. Ребята не возражают: директор лагеря, так директор. А водила такому повороту событий даже рад: и по комсомольской линии не взгреют, и порожнего прогона не будет.
Въезжаем в Казань. Уже вполне себе ночь, и гостиница на замке. Стучим. Деликатно сначала, потом громче – реакция нулевая. Водила достает из багажника ключ разводной и начинает ключом барабанить. Тоже не сразу, очень даже не сразу, но дверь отворяется. На пороге мужик в тапках и спортивных трико о двух здоровенных в районе колен пузырях.
– Че надо?
– Да вот ребят разместить. У них и места забронированы.
– Администратора нет, местов нет, я ничего не знаю, – мотает взлохмаченной головой мужик и дверью – хлоп у нас перед носом. Слышим по лестнице – топ, топ , топ.
– Да вот же путевки! – орут окружкомовцы. А водила опять ключом колотить.
Мужик назад. И снова: «администратора нет, местов нет…»
– Да ты знаешь, кто тут у тебя под дверьми стоит?! – орет наш таксист. – Директор французского лагеря! Скандала международного хочешь? – и опять в дверь этим своим ключом. Мужик свое: «Никакого директора не знаю, ничего не знаю, местов нет».
Долго они так препирались, комсомольцам, видимо, надоело.
– Едем, – говорят, – в окружком. Там у нас диваны, ночь перекантуетесь, а утром – в гостиницу.
Гоним в окружком. Расплатились с водилой, Сашка ему: «Мерси боку» и по-русски, но вроде как бы с акцентом: « Ты очень хороший шофер». Тот аж весь просиял.
Диваны окружкомовские оказались довольно мягкими, и мы отрубились на раз. Приезжаем утром в гостиницу – она полна теми, кому, как и нам, улыбнулась счастье оценить свои лингвистические достижения в трехнедельном общении с непосредственными носителями языка. Кто за день до нас приехал, а кто и за два. Загодя собирали народ. Для чего? А для накачки. Ну, чтобы, значит, объяснить, что есть тлетворное влияние Запада и как с этим бороться. В день по нескольку лекций. О международной обстановке, о язвах капитализма и достижениях нашей родины. Самой яркой оказалась та, где речь шла о форме одежды.