Дорогая, а как целуются бабочки?
Шрифт:
–Ань, – говорю, – когда компания эта отчалила, – че ты делаешь, а?!
Губы поджала – молчит. Хлопнул я водки стакан, запил сырым куриным яйцом – тогда еще сальмонеллеза не боялись. «Все, -говорю, -дорогая, разводимся», -и – к Таньке. К регистраторше этой моей. А через неделю мы с Аней подаем заявление, и разводят нас быстренько. Быстренько – делить то нечего: ни детей, ни плетей. Но заноза в сердце торчит. И я, чтоб от себя убежать, кроме Таньки еще с одной замутился. Потом и вовсе девочки пошли косяком. И вот как то проводил очередную, транспорт жду. А мороз страшенный. Стою, ежусь, ну и думаю, надо бы к Ромке
– Ой, Вов, привет!
Смотрю, а у моей красавицы вот такой вот фингал. Красавица рыдать, а Виолетта рассказывает: собрались они в ресторан. Ромка, Виолетта, моя и Вадик. Вадим задержался, а мою, на беду, какой-то танцевать пригласил. Ну и когда Вадим, в залу вошедши, танец сей обнаружил, то поступил так, как многие мужчины на самом деле и поступают: размахнулся и слова, не говоря, Анне в торец.
Виолетта рассказывает, а меня, вы не поверите, смех разбирает. Я в воротник уткнулся, ну чтоб не заметили. И, видимо, не заметили, потому что Анна сквозь эти сопли свои и слезы вдруг говорит:
– Ты не проводишь меня? Мне так плохо!
– Нет, ты знаешь, устал, как не знаю кто. Жрать охота, спать охота…, – и в автобус, который как раз проходил. Прыгнул, и эдак мне стало легко. Воткнуть перо, полетел бы, наверное.
Да, а саблю тот хмырь так и не вернул. Они в Москву подались, Ромка с Виолеттою. Ну и с саблей моей.
Глава 6
«Меховой воротник, чтобы согреться суровой русской зимой, глаза голубые, волосы взлохмаченные…Это тебе, возможно, напомнит кого-то… Что касается меня, то я не намекаю абсолютно ни на кого, – напишет Катрин на оборотной стороне открытки с репродукции из серии «Пацаны». Антонио Гонзалеза.
Гонзалезский «Пацан» не просто похож на Катрин, он ее точная копия. Те же голубые глаза, тот же овал, те же припухлые губы с ямочками в уголках…
Эту ее открытку я получу в конце 69-го. А пока – начало, самое начало этого поворотного для меня года. О существовании Катрин я даже не подозреваю, и у меня опять – проблемы, и опять их автор – женщина.
Да, да – та самая Татьяна, в объятиях которой я зализывал раны, нанесенные Анной.
Как это пишут в плохих романах? «Ничто не предвещало беды».
Беды не предвещало ничто. Напротив, все сулило одно наслаждение. Танькины мать с отцом в тот вечер опять куда – то отчалили, сестрица работала в ночь, и мы завалились в эту их двушку. И сначала дарили друг друга ласками, потом пили на кухне чай, а потом в дверь позвонили.
– Родители? – спросил я подругу одними губами.
– Нет, – дернула та головой, впихнула меня в комнату и, толкнув на диван, потушила свет – посиди.
Двери прикрыла. Но двери были со вставками из стекла, и человека, которого она провела мимо этих дверей , я видел, не смотря на мутность, стекол, отчетливо, и я этого человека узнал. Это был Коля.
– А не дурак ли ты, кадет? – спросил я себя. Хлопнула входная дверь, впорхнула Таня и плюхнулась рядом.
– Кто это?
– Ой… ну… знакомый.
– Чего ему?
– Ну … про подружку приходил спросить. Ты ее не знаешь.
Из всех подруг пассии я действительно знал только одну. Ту, с которой мутился Сашка Кузьмин. Я сделал вид, что поверил. Но на следующий день отправился к Игорю, еще одному нашему кадету, который жил в центре и знал всех и вся.
Игорю не надо было долго объяснять, что и как. Игорь взял трубку и позвонил Николаю.
– Здорово, старый конь. Слышь, информуха нужна человеку про одну чувиху. Встретимся?
Встретились в сквере у главной площади города.
– Многостаночница, – коротко, но емко охарактеризовал мою подругу Коля. – Добрая – никому не отказывает. Ну и у «Центральной» ее ребята встречали.
Гостиниц в нашем городе несколько. Одна из них носит гордое имя «Центральной». И не зря. Приезжие, из состоятельных и щедрых, а это в основном гости из южных регионов отечества, предпочитают ее всем остальным, и именно там пасутся наши жрицы любви.
Ну что ты ляжешь будешь делать! Опять – двадцать пять!
Нет, я, конечно, не тешил себя иллюзиями на Танин счет. Но то, что девушка окажется откровенной шлюхой, решающий в койке еще и финансовые проблемы…Вот этого я никак не ожидал. Информация меня, признаюсь, прибила. Буквально расплющила. Все мужчины же собственники. А я к тому же до жути брезглив. По мне хоть через парную девицу пропусти, рядом не лягу, коли буду знать, что кто-то еще, кроме меня, пользуется ее расположением. «Как же Аня? – спросите вы. Аня мне крышу снесла. Таня – другое, хотя, если честно, я даже как – то привязался к ней. И не только телом. В принципе -то человек она неплохой. И она такая…Легкая! Не грузила, понимаете? Но эти ее «факультативные занятия»… Это круто меняло дело.
День клонился к вечеру, когда я позвонил в эту ее двушку. Было часа, наверное, четыре, но, судя по мордашке, и торчащей из под халата ночнушке «любимая» только-только встала.
Родители, видимо, были дома, потому что принимала она меня на лестничной клетке. Сладко жмурясь, потянула ко мне припухшие со сна губы. Не найдя моих, уставилась удивленно. Я передал ей привет от Коли. Опустила глаза, но ни слова в ответ.
Ну,– сказал тогда я, приблизившись к ней вплотную, – счастья тебе в личной жизни. Нежная и удивительная. Прощай. Писем не надо.
Лето. Лето 69-го. Американцы высаживаются на луну, а я еду во франко-советский лагерь. Шурик подсуетился. Точнее сказать, суетились мы вместе, но информацию к размышлению раздобыл Кузьмин.
– Слушай, есть возможность месяц провести среди прекрасных француженок. Лагерь. Франко-советский. Половина – наших, половина – «ихних». Нет, старичок, не Париж. Пока не Париж – Казань. Ты к братушкам через «Спутник» мотался? Вот и Казанью «Спутник» занимается. Нужны парни. До 24-х и с языком. В смысле лет, и в смысле с французским. Если эти парни не мы, то кто же?