Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
…Я стоял, прижавшись спиной к стене, и воображал наше первое после разлуки свидание. Мне чудилось, что я держу ее в объятиях, слышу ее сбивчивый шепот… «Зачем — ты это сделала, зачем?» — говорю я. И она отвечает: «Все прошло, совсем прошло, я буду с тобой, только с тобой, я поеду с тобой куда хочешь: на север, на восток, на любой край земли…»
…Мы снова здесь, в Тундрогорске. Я привез ее. Она живет тут, в зтой комнате. Она и я. Вот здесь она сидит. Это ее место за столом. И я говорю ей: «Ты подумай, Света, как
А может быть, она что-нибудь знает о нем? «Знаешь? Нет? Тогда быстрее прочти вот эти статьи. Может быть, ты умеешь читать и по-английски? Странно, я никогда не спрашивал тебя, знаешь ли ты английский! Наверное, нет. Ведь мы мало занимались, языком в институте…»
Я смотрю на то место за столом, где должна сидеть Светлана. Как странно, что ее нет! Наверное, Она просто вышла на минутку и сейчас войдет. Это ты, Светлана?
Но нет, это Рожицын. Его первые слова и он сам Есе еще кажутся мне нереальными:
— Простите, Андрей Васильевич, я увидел в комнате свет. Вы не спите?
Да, это он. Светланы здесь нет. Она далеко. Дальше, чем когда бы то ни было.
— Я всего на несколько минут, — говорит Рожицын. — Можно?
— Пожалуйста, — отвечаю я.
Теперь все безразлично. Рожицын так Рожицын. Он продолжает стоять в дверях и говорит:
— Мне тогда было неудобно спорить с вами при всех, Андрей Васильевич. Но мне было очень обидно. Вы меня обманщиком каким-то выставили, очковтирателем. А что я, в сущности, сделал?
— Вы давали неправильные отчетные данные, — устало сказал я.
— Формально да, — согласился Рожицын, — ко ведь это только формально. Я ни в чем не обманул государство. Просто в течение нескольких дней я, учитывая наше отчаянное положение, поддерживал у рабочих иллюзию продуктивной работы. Я… — Он вдруг полез в карман и вытащил свою книжечку.
Это решило все. Я снова, как тогда, на планерке, почувствовал неприязнь к этому человеку.
— Послушайте, Рожицын, — сказал я, — откуда вы это знаете?
— Что именно? — недоуменно переспросил он.
— Ну вот насчет иллюзий, — это слово как-то зацепилось в моем сознании. — По-моему, вам лет не больше, чем мне. Какого вы года? Двадцать девятого? Я так и думал. Откуда же в вас эта мудрость?
Он пожал плечами.
— Я не понимаю вопроса…
— Неправда, понимаешь! — резко возразил я, переходя на «ты». — Впрочем, могу объяснить. Я спрашиваю: почему ты уверен, что людям нужны иллюзии? Где ты это вычитал? Об этом никогда не писали в газетах. Никогда не говорили на собраниях. Этому не учили в институте. А ты вот знаешь. Откуда?
Рожицын посмотрел на меня как-то исподлобья. Потом улыбнулся и тихо проговорил:
— Жизнь, Андрей Васильевич, она научит.
— Жизнь?! —
Мне хотелось сказать Рожицыну, что он скучный, равнодушный человек, маменькин сынок, но с этакой практической хваткой… Я знаю, есть такие люди, обычно они живут долго, очень долго, но жизнь ничему не учит их, не воспитывает никаких чувств, не развивает никаких способностей, кроме одной: обходить «острые углы». У таких людей есть всегда наготове тысяча и один способ облегченного решения любой задачи, любой проблемы, одним умелым росчерком пера, одной внешне законной махинацией они разрубают любые гордиевы узлы любых трудностей, создают видимость решения, ничего не изменяя по существу.
Рожицын не будет ломать себе голову над тем, как достать цемент или обойтись без него, но всегда сумеет сделать так, чтобы ни нехватка цемента, ни любое другое производственное затруднение не оказало бы никакого влияния на его личную судьбу, на собственное благополучие. Такие люди умеют «отчитываться»! Пусть произойдет авария, стихийное бедствие, землетрясение, наводнение, они сумеют в своих «отчетах» создать иллюзию невредимых домов и мирно текущих вод.
Все это я хотел сказать Рожицыну, но произнес одну только фразу:
— Ах, вон оно что, жизнь! Две правды — так, что ли?
— Я… я вас не понимаю.
— Куда тебе! Ты опоздал немного. У нас туг был один такой, Крамов, — учитель по этому предмету….
Я подошел к Рожицыну почти вплотную.
— Рабочим не нужны твои иллюзии, слышишь? — громко сказал я. — Они люди дела и верят в то, что делают. Запиши это в свою книжечку!
Он поспешно сунул книжку в карман.
— Если б я знал, что получится такой разго-Еор… — Рожицын безнадежно махнул рукой. — Я к вам от чистого сердца пришел. Объяснить…
— А ну, покажи мне свое сердце!
На этот раз Рожицын посмотрел мне прямо в глаза с неподдельным недоумением. Потом пробормотал:
— Ну… простите. — И пошел к двери.
— Подождите! Рожицьн обернулся.
— Как, по-вашему, — спросил я, глядя на него в упор, — в чем смысл нашей жизни? Для чего мы живем?
Я ожидал, что он не поймет вопроса, или смутится, или просто пожмет плечами. Но Рожицын ответил немедленно, так, как сказал бы мне, который час или сколько породы вынула его смена:
— Для строительства коммунизма. — Он помолчал секунду и добавил: — Под руководством партии.
— Хорошо, — усмехнулся я. — Идите. Он ушел.
Я снова остался один. И вдруг я понял, что мне надо идти туда, к геологам. Идти, несмотря на поздний час, увидеть Ирину, все рассказать ей и попросить сделать анализы не откладывая. Я посмотрел на часы: двенадцатый. Все равно надо идти. Может быть, она еще не спит. А то уйдет или уедет куда-нибудь с утра, и я не успею ее ни о чем предупредить…