Дороги свободы. I.Возраст зрелости

Сартр Жан-Поль Шарль Эмар

Борис провел рукой по лбу.

– Я не могу... – сказал он. – Она для меня мертвая.

Матье все это надоело.

– Она просила, чтобы вы сразу же пришли к ней.

– Я... я думал, что она умерла, – как бы извиняясь, прошептал Борис.

– Ну так вот, она не умерла! – раздраженно воскликнул Матье. – Возьмите такси и поезжайте к ней. Борис не пошевелился.

– Вы слышите? – спросил Матье. – Это очень несчастная женщина.

Он потянулся, пытаясь схватить Бориса за руку, но тот отчаянным рывком высвободился.

– Нет! – закричал он так громко, что женщина на террасе обернулась. Он продолжал тише, с вялым, но неодолимым упрямством: – Я туда не пойду.

– Но со вчерашней ссорой покончено, –

удивленно сказал Матье. – Она обещала, что об этом не будет и речи.

– Да что мне вчерашняя ссора! – сказал Борис, пожимая плечами.

– Так в чем же дело?

Борис зло посмотрел на него.

– Она мне внушает ужас.

– Потому что вы решили, что она умерла? Послушайте, Борис, возьмите себя в руки, вся эта история смахивает на дурную комедию. Вы ошиблись, вот и все: с этим покончено.

– А я считаю, что Борис прав, – живо возразила Ивиш. Голос ее приобрел непонятную Матье интонацию. – Я... на его месте поступила бы так же.

– Вы что, не понимаете? Так он действительно доведет ее до гибели.

Ивиш покачала головой, у нее было мрачное, рассерженное лицо. Матье бросил на нее неприязненный взгляд. «Она его настраивает против Лолы», – подумал он.

– Если он к ней вернется, то только из жалости, – сказала Ивиш. – Нельзя от него этого требовать: невозможно представить себе что-нибудь более отвратительное, даже для нее.

– Пусть он хотя бы попытается ее увидеть. А там станет ясно.

Ивиш нетерпеливо скривилась.

– Кое-что вы просто не в состоянии понять, – сказала она.

Матье в нерешительности замолчал, и Борис использовал это преимущество.

– Я не хочу ее видеть, – упрямо заявил он. – Для меня она мертва.

– Но это глупо! – воскликнул Матье. Борис мрачно посмотрел на него.

– Я не хотел вам говорить, но если я ее увижу, то должен буду к ней прикоснуться. А уж этого, – с отвращением добавил он, – я не смогу.

Матье ощутил свою беспомощность. Он устало смотрел на два жестоких полудетских лица.

– Что ж, – предложил он, – тогда немного подождите... пока сотрутся ваши воспоминания. Обещайте мне, что вы увидитесь завтра или послезавтра.

Борис вздохнул с облегчением.

– Хорошо, – сказал он ненатурально, – пусть будет завтра.

Матье чуть не сказал ему: «По крайней мере позвоните и предупредите, что вы сегодня не сможете прийти». Но он сдержался, подумав: «Он все равно этого не сделает. Позвоню сам». Он встал.

– Мне нужно идти к Даниелю, – обратился он к Ивиш. – Когда будут результаты? В два часа?

– Да.

– Хотите, я зайду узнать их?

– Нет, спасибо, зайдет Борис.

– Когда я вас увижу?

– Не знаю.

– Сразу же пошлите мне письмо по пневматической почте, чтобы я узнал о результате.

– Хорошо.

– Не забудьте, – сказал он, удаляясь. – Пока!

– Пока! – разом ответили оба.

Матье спустился в полуподвал кафе и заглянул в телефонный справочник. Бедная Лола! Завтра Борис, безусловно, снова пойдет в «Суматру». «Но этот день, который она проведет в ожидании!.. Не хотел бы я быть на ее месте».

– Дайте, пожалуйста, Трюден 00-35, – попросил он толстую телефонистку.

– Обе кабины заняты, – ответила она. – Вам придется подождать.

Матье ждал, он видел через две открытые двери белый кафельный пол туалетной комнаты. Вчера вечером он стоял перед другой дверью с надписью «Туалет»... Странное любовное воспоминание.

Его переполняла обида на Ивиш. «Они боятся смерти, – сказал он себе. – Напрасно они стараются быть свеженькими и чистенькими, у них мелкие, гнусные душонки, потому что они всего боятся. Боятся смерти, болезни, старости. Они цепляются за свою молодость, как умирающий за жизнь. Сколько раз я видел, как Ивиш ощупывает лицо перед зеркалом: она уже трепещет от мысли, что у нее появились морщинки. Они

проводят время, пережевывая свою молодость, они строят только краткосрочные планы, как будто им осталось жить всего лишь пять или шесть лет. А потом... Ивиш говорит, что потом она покончит с собой, но я спокоен, она никогда не осмелится: они будут бесконечно ворошить прах. В конечном счете у меня морщины, у меня крокодиловая шкура, утратившие гибкость мышцы, но мне еще жить и жить... Я уже думаю, что именно мы были молодыми. Мы хотели изображать из себя настоящих мужчин, мы были смешными, но, может, единственное средство спасти свою молодость – это не забывать ее?» И все-таки ему было не по себе, он чувствовал, что наверху они, голова к голове, шепчутся, они сообщники, и, что ни говори, они прелестны.

– Ну, как там телефон? – спросил Матье.

– Минутку, месье, – нелюбезно ответила толстая телефонистка. – Клиент вызвал Амстердам.

Матье повернулся и прошелся туда-сюда. «Я не смог взять деньги!» По лестнице быстро и легко спускалась женщина, одна из тех, кто говорит с невинным личиком: «Я пойду сделать пи-пи». Она увидела Матье, замешкалась, затем снова пошла большими скользящими шагами и – само дуновение, само благоухание – исчезла в туалете. «Я не смог взять деньги, моя свобода – миф. Миф, Брюне был прав, и моя жизнь подспудно строится с механической точностью. Ничто, горделивая и мрачная мечта о том, чтобы стать ничем, быть всегда отличным от того, что я есть. Чтобы быть вне своего возраста, я вот уже год играюсь с этими двумя ребятишками; и напрасно: я мужчина, взрослый человек, и этот взрослый человек, этот господин целовал в такси маленькую Ивиш. Чтобы быть вне своего класса, я пишу в левых газетах; напрасно: я буржуа, я не смог взять деньги Лолы, социальные табу внушают мне страх. Чтобы убежать от своей жизни, я с разрешения Марсель направо и налево завожу интрижки, упорно отказываюсь предстать перед мэром; и напрасно: фактически я уже женат, я живу в семье». Он схватил телефонный справочник и, рассеянно листая его, прочел: «Ольбек, драматург. Норд 77-80». У него защемило сердце: «Быть самим собой – вот единственная свобода, которая мне остается. Моя единственная свобода– жениться на Марсель». Он так устал чувствовать себя колеблющимся между двумя противоположными течениями, что был почти утешен. Он сжал кулаки и внутренне произнес с серьезностью взрослого человека, буржуа, обывателя, главы семейства: «Я х о ч у жениться на Марсель».

Фу! Это были только слова, детский и тщетный выбор. «Это тоже, – подумал он, – это тоже ложь: мне не нужно желания, чтобы жениться, мне остается всего лишь плыть по течению». Он закрыл телефонный справочник и удрученно воззрился на руины своего человеческого достоинства. И вдруг ему показалось, что он в и д и т свою свободу. Она была вне досягаемости, жестокая, молодая и капризная, как озаренье: она приказывала ему попросту бросить Марсель. Но это был только миг: эту необъяснимую свободу, принявшую видимость преступления, он увидел только мельком, она его пугала, и, кроме того, она была далеко. Он замешкался на своем слишком гуманном желании, на этих слишком гуманных словах: «Я на ней женюсь».

– Ваша очередь, месье, – сказала телефонистка. – Вторая кабина.

– Спасибо.

Он вошел в кабину.

– Снимите трубку, месье.

Матье послушно снял трубку.

– Алло! Трюден 00-35? Я хотел бы передать кое-что для мадам Монтеро. Нет, не беспокойте ее. Поднимитесь к ней и передайте, что месье Борис не сможет сегодня прийти.

– Месье Морис?

– Нет, не Морис: Борис. «Б» – Бернар, «О» – Октав. Он не сможет прийти. Да. Правильно. Спасибо, мадам, до свиданья.

Он вышел и подумал, почесывая голову: «Марсель, должно быть, сейчас как на иголках, надо бы позвонить ей, пока я здесь». Он нерешительно посмотрел на телефонистку.