Дороги свободы. I.Возраст зрелости
Шрифт:
– Эта женщина – настоящий ураган, – смеясь, проговорил он. – Она врывается как вихрь, все сокрушает и тут же исчезает.
Ивиш промолчала. Матье знал, что она не ответит. Он сел рядом с ней и, глядя в сторону, сказал:
– Ивиш, я женюсь на Марсель. Снова молчание. Матье посмотрел на тяжелые зеленью шторы. Он почувствовал, что смертельно устал. Опустив голову, он пояснил:
– Позавчера она мне сообщила, что беременна.
Слова давались ему с трудом: он не смел повернуться к Ивиш, но знал, что она на него смотрит.
– Интересно, зачем вы мне это говорите? – ледяным голосом спросила Ивиш. – Это
Матье пожал плечами.
– Вы же знали, что она...
– ...ваша любовница? – высокомерно спросила Ивиш. – Признаться, я не очень интересуюсь подобными историями.
Она поколебалась, потом рассеянно проговорила:
– Не понимаю, почему у вас такой удрученный вид. Если вы на ней женитесь, значит, вы, безусловно, этого хотите. В противном случае, судя по вашему разговору, есть и другой выход...
– У меня нет денег, – сказал Матье. – Я искал повсюду...
– Так вы для этого попросили Бориса одолжить у Лолы пять тысяч франков?
– А, вы все знаете? Я не... да, если угодно, для этого.
– Какая мерзость!
– Не спорю.
– Впрочем, меня это не касается, – сказала Ивиш. – Вы сами отвечаете за свои поступки. Она допила чай и спросила:
– Который час?
– Без четверти девять.
– Уже темно?
Матье подошел к окну и раздвинул шторы. Серенький день еще сочился сквозь жалюзи.
– Не совсем.
– Ну и ладно, – вставая, сказала Ивиш, – я все-таки пойду. Мне еще чемоданы собирать, – простонала она.
– Что ж, до свиданья, – сказал Матье.
Ему не хотелось удерживать ее.
– До свиданья.
– Так я вас увижу в октябре? Это вырвалось у него помимо воли. Ивиш так и подскочила.
– В октябре! – сверкая глазами, бросила она. – В октябре! Нет уж!
Она засмеялась.
– Извините, – продолжала она, – но у вас такой нелепый вид. Я и не помышляла брать у вас деньги: у вас их и так не слишком много, чтобы обустроить свою семейную жизнь.
– Ивиш! – сказал Матье, беря ее за руку.
Ивиш вскрикнула и резко высвободилась.
– Оставьте меня! Не прикасайтесь ко мне!
Матье уронил руки. Он почувствовал, как в нем вздымается ярость.
– Я так и думала, – задыхаясь, продолжала она. – Вчера утром... когда вы посмели прикоснуться ко мне... я себе сказала: «Это повадки женатого человека».
– Хорошо, – жестко оборвал ее Матье. – Не стоит продолжать. Я все понял.
Она была еще здесь, стояла перед ним, красная от бешенства, с наглой улыбкой на губах: он испугался себя самого. Оттолкнув ее, он бросился вон из квартиры и захлопнул входную дверь.
XVI
Ты не умеешь любить и от любви обмирать,
Мне остается в тоске руки к тебе простирать. Кафе «Три мушкетера» сверкало всеми огнями в дымчато-смутном вечере. Праздная толпа скопилась у террасы: скоро светящееся кружево ночи от кафе к кафе, от витрины к витрине протянется вдоль Парижа; люди ждали ночь, слушая музыку, у них был счастливый вид, они зябко жались друг к другу под первым красноватым отблеском заката. Матье обогнул эту лирическую толпу: сладость вечера была не для него.
Ты не умеешь любить и обмирать от любви,
Никогда не будет этого у тебя в крови. Длинная прямая улица. За его спиной, в зеленой комнате, маленькое злобное создание изо всех сил понуждало его бежать.
«Идиот! Подонок!»
Матье рванулся вперед – он едва не попал под автомобиль, – но, споткнувшись о тротуар, рухнул на землю: он упал на руки.
«Черт бы меня побрал!»
Он встал, ладони саднили. Он внимательно осмотрел грязные руки: правая была черной, с несколькими ссадинами, левая сильно болела; грязь запачкала повязку. «Этого только не хватало, – серьезно подумал он. – Этого только не хватало». Он вынул платок, смочил его слюной и с некоей нежностью потер ладони; ему хотелось плакать. Секунду он стоял в нерешительности и с удивлением, как бы другими глазами посмотрел на себя. А потом расхохотался. Он смеялся над собой, над Марсель, над Ивиш, над своей нелепой неуклюжестью, над своей жизнью, над своими жалкими страстями; он вспоминал былые надежды и смеялся над ними, потому что они так завершились – преисполненный серьезности человек, готовый расплакаться оттого, что растянулся на улице; Матье смотрел на себя без стыда, с холодным и веселым ожесточением, он думал: «И я мог воспринимать себя всерьез?» После нескольких приступов смех утих: над кем смеяться, когда этого человека уже как бы не существовало?
Пустота. Тело, волоча ноги, двинулось вперед, тяжелое и горячее, с содроганиями, спазмами бешенства в горле и желудке. Но оно уже опустело. Улицы вытекли, как через отверстие раковины; то, что их только что заполняло, куда-то сгинуло. Предметы остались нетронутыми, но их сочетание распалось, теперь они свисали с неба гигантскими сталактитами или вырастали из-под земли причудливыми мегалитами. Все их обычные, еле слышные мольбы, их тоненький стрекот чешуйчатокрылых – все рассеялось в воздухе, они безмолвствовали. Еще недавно в них можно было угадать будущее человека, который бросался на них, а они его отшвыривали в туманность различных искусов. Но будущее скончалось.
Тело повернуло направо, нырнуло в танцующий и светящийся газ, в глубь расселины между стеклянными глыбами с мерцающими полосками. Темные массы, поскрипывая, влачились одна за другой. На уровне глаз раскачивались мохнатые цветы. Между цветами, в глубине этой расщелины, скользила некая прозрачность и с ледяной страстью созерцала себя самое.
«Я пойду и возьму их!» Мир разом видоизменился, шумный и озабоченный, с автомобилями, людьми, витринами; Матье очнулся посреди улицы де Депар. Но это был уже совсем не тот мир и совсем не тот Матье. В конце мира, по ту сторону зданий и улиц, была запертая дверь. Он порылся в бумажнике и извлек ключ. Запертая дверь там и плоский ключ здесь: единственные реальные предметы; между ними только нагромождение препятствий и расстояний. «Через час. Еще есть время пройтись пешком». Один час: как раз столько потребуется, чтобы дойти до той двери и открыть ее; за этим часом не было ничего. Матье шел размеренным шагом, в ладу с самим собой, он чувствовал себя злым и хладнокровным. «А если Лола осталась в постели?» Он положил ключ в карман и подумал: «Что ж, пусть так: я все равно возьму деньги».