Дороги товарищей

Логинов Виктор Николаевич

— Ксения! — приглушенно крикнул хозяин.

Из соседней комнаты вышла повязанная по-старушечьи женщина.

— Вот тут бродяга один, — насмешливо сказал мужчина, — просит одежонку кой-какую. Найди ему брючишки да рубаху потверже. — Он остановил взгляд на Сашиных разбитых ботинках. — И штиблеты мои…

Сказав это, он ушел.

Женщина подошла поближе к Саше, заглянула в лицо. Глаза у нее были совсем другие — жалостливые, материнские. И, по всей вероятности, не стара она была, лишь повязалась, как старуха.

— Откуда ты,

сынок? — спросила она.

— Чесменский.

— Живешь-то где?

— Жил в центре.

— Дома был?

— Иду только.

— Разрушено много в центре-то… погорело…

Саша ничего не сказал в ответ.

— Посиди, я найду сейчас…

Женщина стала шарить в углу на сундуке. Она подала Саше поношенную, но довольно крепкую еще сатиновую рубаху-косоворотку, брюки в полоску, поставила возле его ног старые стоптанные ботинки.

— Померяй… подойдут ли? — она отошла к двери в соседнюю комнату, отвернулась.

— Спасибо!

Саша быстро переоделся, переложил пистолет и щепку из одних карманов в другие и, скомкав свое старое тряпье, бросил возле порога. Теперь, в косоворотке и коротковатых брюках с пузырями на коленях, он стал похож на мирного парня рабочей окраины. Только большая ссадина под глазом — след ночной атаки — могла сказать наблюдательному человеку, что этот парень побывал недавно в какой-то лихой переделке. А впрочем, кому какое дело, где, в какой драке парню поцарапали щеку?

— Эй, зайди-ка! позвал из соседней комнаты хозяин.

Саша пощупал в кармане пистолет и, нагнув голову, вошел в низенькую дверь и огляделся.

Здесь было светлее, чем в прихожей; три окна, прикрытые решетчатыми ставнями, пропускали в комнату сравнительно много света. Хозяин сидел за большим столом, покрытым клеенкой. В углу, прячась в тени, стояла девушка в белой кофточке.

Саша увидел в комнате еще один существенный признак прихода в город чужой, враждебной силы: на обклеенных обоями стенах были видны светлые пятна. Еще недавно здесь висели какие-то наши, советские картины. Сейчас они спрятаны или сожжены.

Саша не выдержал и сказал:

— Гитлера повесь, чтобы пятен заметно не было.

— Повесим, когда время придет, — гораздо спокойнее, чем прежде, ответил мужчина. — Совет твой хорош, да Гитлера еще в руках нет. Вот что, — решительнее и строже продолжал он, — ты эту свою штуку, которая лежит у тебя в кармане, вынь и спрячь, а лучше выброси куда-нибудь, будь она неладна.

— Какую штуку? — Саша невольно схватился за карман.

— А ту, которая револьвером или наганом — что там у тебя? — называется.

— Вы в мои карманы ничего не клали, — неприязненно отозвался Саша.

— Так вот, освободись от нее, — невозмутимо продолжал хозяин. — Совет даю, а там как хочешь.

— Вы бы мне лучше кусок хлеба дали: голоден я.

— Ксения, — кивнул мужчина.

— Разрешите я, мама, — сказала девушка. Она сорвалась с места и юркнула в кухню.

— Любка, вернись! —

требовательно крикнул хозяин.

— Папа, разрешите? — умоляюще попросила девушка, выглядывая в дверь. — Идите, — позвала она Сашу после того, как отец недовольно крякнул и отвернулся.

Любка — она была совсем молоденькая, может быть, моложе Саши — налила полную кружку молока, отрезала большой ломоть белого хлеба. Саша схватил кружку и, обжигаясь, стал жадно пить.

— Вы бы с хлебом, — прошептала девушка.

Никитин с благодарностью кивнул ей. А она стояла перед ним и глядела ему в рот.

— Саша, вы не узнаете меня?

Никитин поднял глаза и пристально поглядел на девушку. В полутьме он с трудом различал черты ее лица. Она — беленькая, остроносенькая, и, кажется, у нее добрые, ясные глаза.

— Простите, вы… откуда меня знаете?

— Вы — Саша Никитин из Ленинской школы. Помните?..

Саша вгляделся. Брови вскинуты на лоб, нижняя пухлая губа вздрагивает от волнения.

— Я сейчас окошко открою, — взволнованно прошептала девушка и, сунув в форточку руку, приотворила ставни. В кухню хлынул дневной свет. — Я же Радецкая, Люба Радецкая! — воскликнула девушка, не дожидаясь, пока Саша узнает ее. — Помните? Вы меня Ласточкой называли на соревнованиях…

А Саша и сам уже узнал ее. Ему представился солнечный яркий день прошлого лета, стадион, черные гаревые дорожки, мчащаяся, как вихрь, Женя и рядом с ней, вернее, на корпус сзади — эта девушка, соперница Женьки, Люба Радецкая, Ласточка. Саша «болел» за Женьку, он только Женьке желал победы и не было для него большего несчастья, если бы Женька отстала, а вперед бы вырвалась вот она, Люба Радецкая, Ласточка!.. Как же, Саша очень хорошо знает ее, помнит ее счастливые, нежные глаза. Их затаенный взгляд тогда смущал Сашу: слишком откровенным было в нем обожание.

— Ласточка! — воскликнул Саша и схватил Любу за руку. — Ты здесь живешь? Ты не уехала?

— Узнал! — обрадовалась Ласточка, покорно разрешая мять свои руки. — А я уж думала, так я изменилась…

— Ласточка! — повторил Саша. — А ты не знаешь, как в городе… как Женя, ты не знаешь?

Люба отрицательно покачала головой и тихо вздохнула. Нет, она ничего не знает. Она давно уже не думает о Жене. Она обрадовалась Саше, а о Жене она не думает. И Саша понял все это по ее тихому вздоху и выпустил руку Любы.

— Жаль, что ты не знаешь, — проговорил он. — Как ты живешь? Почему не уехала?

— Папа не захотел, а мы с мамой… — Люба беспомощно развела руками. — Ты поешь, поешь, пожалуйста.

Саша стал допивать молоко, а Люба стояла около буфета и, заложив руки за спину, грустно смотрела на него.

— Что же нам делать, Саша? — спросила она.

— Как что? — удивился Саша. — Как что делать? — и замолчал.

— Саша! — взмолилась Люба. — Возьми меня с собой. Я знаю: ты уйдешь в лес — возьми! Я буду тебе благодарна до конца жизни!