Дорогие спутники мои
Шрифт:
Ярослав Смеляков (на переднем плане)
Жену же поэта Наталью Николаевну Гончарову Смеляков презирал.
Это чувство пришло к нему, видимо, еще в годы самой ранней комсомольской юности, было навеяно спектаклями, кинокартинами, подобными ленте "Поэт и царь".
Для всех нас в ту
Смелякову, видимо, этим не пришлось заниматься, и к Наталье Николаевне он отношения не менял.
В стихотворении "Здравствуй, Пушкин" (1949), одном из тех исповедальных, когда мысль не пишется, а буквально выплескивается откуда-то из глубины сознания, Смеляков не преминул упомянуть о ней, поставив Наталью Николаевну чуть ли не в один ряд с заклятыми врагами поэта.
Вот окончилась трагическая дуэль на Черной речке, и Смеляков пишет:
Мы несли тебя - любовь и горе - долго и бесшумно, как во сне, не к жене и не к дворцовой своре - к новой жизни, к будущей стране.
С еще большей беспощадностью его отношение к жеце поэта выражено в стихотворении, названном ее именем - "Натали". В нем Смеляков не забыл предъявить бедной Пушкиной - и то, что она вышла замуж за другого ("напрасен труд, мадам Ланская, тебе от нас не убежать!"), и ее недосказанную неверность поэту, и глухоту к его лире.
Мы не забыли и сегодня, что для тебя, дитя балов, был мелкий шепот старой сводни важнее пушкинских стихов.
"Натали" - прекрасное стихотворение. В нем в полной мере проявилось свойственное Смелякову уменье крайне ограниченными средствами сказать многое, вовлечь читателя в сферу собственных чувств и мыслей.
Но сколь превосходно стихотворение, столь же и неверно обвинение, содержащееся в нем.
Наверное, Ярославу Васильевичу Смелякову об этом говорили многие. Вот почему, когда мы встретились с ним на празднике поэзии в Михайловском и я тоже заговорил о "Натали", он вскипел и дело чуть ли не дошло до брани.
Потом мы бродили по берегу Сороти, и тут оп отошел немного. Еще час назад, когда я напомнил ему первые слова Пушкина, сказанные сразу же, как только его привезли с Комендантской дачи и смертельно раненный поэт увидел жену: "Как я рад, что еще вижу тебя и могу обнять! Что бы ни случилось, ты ни в чем не виновата п не должна упрекать себя, моя милая!" - Смеляков буквально рычал:
– Враки! Адвокаты убийц все выдумали. Убирайся ко всем чертям со своими доказательствами.
Теперь он не отмахивался от меня, только сердито сопел, то и дело закуривая новую сигарету.
Обедали мы у Семена Степановича Гейченко, директора Пушкинского заповедника.
За столом Ярослав Васильевич совсем подобрел, шутил, галантно расхваливал кулинарное мастерство жены Гейченко Любови Джалаловны,
Все было хорошо. Все были веселы и довольны друг другом. И Смеляков мне показался в этом удивительно гостеприимном доме каким-то светлым, умиротворенным.
Гроза разразилась, когда ее никто не ждал.
– Ярослав Васильевич, миленький, - выставив вперед сложенные ладони, словно для молитвы, сказала Любовь Джалаловна.
– Как могли вы, такой умный и талантливый, обидеть Натали? Как вы поверили иным литературоведам, а не поверили самому Александру Сергеевичу?
Лицо Смелякова налилось кровью. Он втянул голову в плечи, поднялся со скамьи и стал похож на разъяренного быка, увидевшего красный плащ матадора.
– Что это - заговор? Что я, собственного мнения иметь не могу?
Семен Степанович, не зная причины раздражения Смелякова и думая, что Ярослав Васильевич балагурит, заговорил с ним так, как обычно разговаривал с друзьями:
– Собственное мнение - штука хорошая. Но и знания нужны, чтоб сметь на все суждение иметь.
Смеляков не ожидал отпора и на секунду оторопел.
Тут все поняли, что скандала не миновать. Но секундного замешательства оказалось вполне достаточно Гейченко. Он дружески положил на плечо поэта руку и пригласил его:
– Идемте-ка, я что-то вам покажу.
И они ушли в кабинет Семена Степановича.
Поздним вечером того же дня, уже в Пскове, я поднялся в номер Смелякова.
Ярослав Васильевич читал напечатанные в "Псковской правде" новеллы Гейченко.
– Вот человечище! А?
– заговорил он о Семене Степановиче.
– "Бойтесь пушкинистов". А такого не надо бояться. И откуда силы он берет, чтобы все это в Михайловском поднять, согреть своим теплом?..
Я хотел заметить, что силы эти - от любви к Пушкину, но Смеляков взглянул на меня, опять набычась.
– Насчет Натали сговорились.
И потом без всякого перехода:
– Ты давно Пушкина читал?
– Недавно многое перечитывал.
– А переписку?
– И переписку.
– Пушкина нужно не перечитывать, а читать заново.
Каждый раз - как в первый раз...
Прошло немало времени.
Как-то, вытаскивая из почтового ящика газеты, я увидел письмо. В нем лежала машинописная копия стихотворения "Извинение перед Натали". Как потом выяснилось, такую же копию и тоже без сопроводительной записки получил от Смелякова Гейченко.
Я читал стихи и будто бы видел, как кровоточит сердце Смелякова, как трудно ему переступить через самим же проторенную тропу и стать на новую. Но иначе оп и не был бы для всех нас беспощадной совестью, если бы сам себя не судил сурово и прямодушно.
Видно, разговор в Михайловском с Гейченко заставил Смелякова многое передумать, и только 28 фенраля 1966 года в Переделкино он написал свое "Извинение перед Натальей Николаевной Гончаровой".
Я Вас теперь прошу покорно ничуть злопамятной не быть...