Дорогой дневник
Шрифт:
— Не надо, береги себя, прекрати!.. Скоро ты одумаешься и поймешь: все, что происходит с нами, — к лучшему…
Глава 39
21 апреля, пятница, 7.00
«Дорогой дневник, многое ли об этой жизни поняла я?
Я поняла, что можно забраться очень высоко, летать под облаками наивным и счастливым ангелом,
Не хотела об этом писать, потому что самой противно.
Но мне очень нужно было проверить, насколько далеко я смогу зайти в своей новой ипостаси: быть ничем.
Потому что мне до сих пор ни черта не все равно, потому что мне все еще больно…
Вчера я не могла найти себе места — образ уходящего в утренние сумерки Бага возникал перед глазами и почище тупых ржавых лезвий разрывал сердце. Я миллионы раз в красках представляла, как догоняю его, хватаю за воротник, разворачиваю к себе и падаю в надежные и теплые объятия, как говорю, что люблю и прошу верить мне, и мы вместе встречаем на крыше новое солнце…
После занятий класс собрался отпраздновать успешную сдачу пробного экзамена, и я тоже увязалась на вписку к одному из отличников. На меня никто не обращал внимания, потому что кроме наших зануд там была куча каких-то левых ребят, а Алька, Надя и Юля не пошли на эту тусовку.
Как всегда, я функционировала в режиме пустого места и напилась, сильно. Я улыбалась незнакомым ребятам и девчонкам, но сердце истекало кровью: “…Прости меня. Прости, прости…”
Несбыточные мечты способны довести до сумасшествия, и в тот момент я твердо решила запретить себе мечтать. Сжечь все пути к отступлению.
Я сама подвалила к этому козлу Зорину, начала скалиться и заигрывать, и почти в открытую предложила себя. Все присутствующие были свидетелями, одноклассники знатно офигели.
Хоть он не вязал лыка, но сразу понял намек, и его улыбка была победной и мерзкой. Он схватил меня за локоть и потащил в ванную.
Не могу писать дальше, но должна… В общем, дальше произошла невыносимая мерзость.
Я — ничто. Грязь въелась в поры.
Ничто держалось за раковину, когда Зорин, со свистом выдохнув в ухо перегар, удовлетворенно пропыхтел:
— Я же говорил, Литвинова: стоит только попросить… Ну, теперь в классе у тебя все будет ништяк, отвечаю.
…Вот это и есть жизнь, во всем многообразии ее проявлений.
Все светлое,
Несмотря на то что домой я явилась около двенадцати, с трудом держалась на ногах и полночи просидела в ванне, родители не решились меня отчитывать, а сейчас мама принесла в комнату аспирин, чай и завтрак, а папа, старательно отводя глаза, сообщил, что подбросит до школы.
Я опустилась, папа. Ради тебя. Ради… всех, кого люблю.
А вы не старайтесь меня любить. Больше не надо…»
***
13.00
Лязг звонка выносит мозг, яростно болит голова.
Толпа малолеток с победными воплями устремляется к гардеробу, где уже наблюдается столпотворение.
Бесцельно бреду по полупустому коридору, но краем глаза замечаю, что слева открывается та самая подсобка, в которую мой новый кореш Зорин, ни разу за сегодня не взглянувший в мою сторону, однажды меня заталкивал.
Чья-то рука крепко обхватывает мое запястье и увлекает в темноту, а потом за спиной захлопывается дверь.
Я узнаю его присутствие по тому, каким разреженным становится воздух, как покалывает кончики пальцев, как на миг оживает сердце. Запах ноября окутывает все мои печали, и они отлетают далеко-далеко…
Он берет меня за руку. Крепко.
— Эльф… Я не могу так. Слышишь?
Его голос успокаивает и обнадеживает, но я зажмуриваюсь и до боли закусываю губы: «Я не Эльф, ты обознался. Я — вонючая слизь, грязь, ничто. Я тебя не достойна…»
С силой выдергиваю руку из его захвата и огрызаюсь:
— Зато я — могу! Я уже давно с другим, если тебе это интересно.
Я не должна смотреть в его лицо, поэтому слежу за его руками, за волшебными длинными пальцами.
— Окей. — Пальцы прячутся в кармане темно-зеленой толстовки и выбираются оттуда, сжимая небольшой выкидной нож, тот самый, которым на крыше в день моего рождения открывались бутылки с вином.
Из легких вырывается вздох облегчения — от этой руки я готова принять даже смерть и рефлекторно подаюсь навстречу невыносимо знакомому теплу.
«…Давай, освободи меня. Закончи со мной…»
Но руки снова тянутся ко мне: одна разжимает мою ладонь, другая вкладывает в нее нож.
— Эльф. — Над ухом раздается тихий шепот. — Это хорошо, что ты живешь дальше. Живи. Обещай мне жить. Я никогда больше не появлюсь рядом, не буду тянуть тебя на дно. Но есть одна проблема…
Рука взлетает вверх и расстегивает молнию на толстовке. В полутьме мои глаза различают грудь с бороздами боли и орнаментами татуировок. Мне хочется дотронуться до нее губами, но они слишком грязные, и я захлебываюсь от безысходности.