Дорожные работы
Шрифт:
Брат Мэри, который жил в Джексонвилле, прислал ей письмо. Ему еще не было известно об их размолвке. Он рассеянно отложил конверт в кипу почты для Мэри, которую уже давно забывал переслать по ее новому адресу.
Он привычно поставил разогревать в духовку замороженный ужин и подумал, не выпить ли. Решил, что не стоит. Он хотел вспомнить сексуальный эпизод с Оливией, посмаковать его, перебрать в памяти все сладостные нюансы. Выпьешь — и красочные картинки расплывутся, приобретут аляповатые, размытые очертания кадров из какого-нибудь порнофильма низкого пошиба. Нет, так он вспоминать не хотел.
Однако, как ни старался, видения не
Уже позже он все-таки напился, а около десяти его обуяло уже привычное желание позвонить Мэри. Вместо этого он, сидя прямо перед телевизором, занялся онанизмом и испытал бурный оргазм в тот самый миг, когда голос за кадром рекламного ролика уверял, что анацин — лучшее болеутоляющее средство в мире.
8 декабря 1973 года
В субботу он не стал гонять по автостраде. Бесцельно слоняясь по дому, он, как мог, откладывал то, что должен был сделать. Наконец все-таки позвонил Мэри. Лестер и Джин Каллоуэй, ее родители, уже приближались к семидесятилетнему порогу. Обычно, когда он звонил, Джин (Чарли всегда называл ее «мамочка Джин») снимала трубку сама, но, как только узнавала, кто звонит, голос ее превращался в ледяную глыбу. Для них с Лестером он, несомненно, был сродни бешеному зверю, который, вконец обезумев, покусал их дочь. И вот теперь зверь, наверняка пьяный в стельку, звонит и слезно молит их дочурку вернуться, чтобы искусать ее вновь.
Однако, к своему нескрываемому облегчению, он услышал голос Мэри:
— Алло?
— Мэри, это я.
— О, привет, Барт. Как твои дела? — Голос бесстрастный и ровный.
— Ничего.
— Как там запасы «Южного комфорта»? Не истощились?
— Мэри, я больше не пью.
— Ну надо же! — Тон ее показался ему язвительным, и он вдруг испугался: насколько плохо он все-таки знал Мэри. Как могла женщина, с которой он прожил столько лет (и которую, как ему казалось, знал словно свои пять пальцев), бросить его с такой легкостью?
— Да вот, представь себе, — пробормотал он.
— Насколько мне известно, прачечная уже закрылась, — сказала она.
— Возможно, временно. — Ему вдруг показалось, что он едет в лифте и беседует с каким-то незнакомцем, которому кажется страшной занудой.
— Жена Тома Грейнджера так не считает.
Ага, наконец нападки. Все-таки лучше, чем ничего.
— Тому ничто не грозит. Его ведь уже давно на куски разрывают. Руководство «Брайт-клин» его теперь наверняка переманит.
Ему показалось, что Мэри вздохнула.
— Зачем ты звонишь, Барт?
— Мне бы хотелось, чтобы мы с тобой помирились, — осторожно ответил он. — Мы должны поговорить, Мэри.
— Ты имеешь в виду развод? — Вопрос прозвучал
— А ты хочешь, чтобы мы развелись?
— Я сама не знаю, чего хочу. — Голос ее дрогнул и казался теперь разгневанным и испуганным одновременно. — Я ведь почему-то, дурочка, всегда считала, что у нас с тобой все хорошо. Я была счастлива и думала, что ты тоже счастлив. И вдруг — как гром среди ясного неба…
— Ты считала, что у нас все хорошо, — эхом откликнулся он. Внезапно его захлестнула ярость. — Господи, ну как можно быть такой черствой! Неужели, по-твоему, я поставил крест на своей карьере просто так, шутки ради? Словно прыщавый старшеклассник, который бросает дымовую шашку в школьный туалет?
— Ну а тогда в чем дело, Барт? Что случилось?
Гнев его мигом растаял, словно прошлогодний сугроб. Под желтоватым снегом обнаружились слезы. Он угрюмо боролся с ними, преисполненный мрачной решимости и чувствуя себя преданным. И почему это происходит, когда он трезв как стеклышко? Ведь в трезвом виде легче держать себя в руках. Его же так и подмывало расплакаться у нее на плече и выболтать все как на духу; словно мальчишке с расквашенным носом у мамочки в объятиях. В любом случае он не сумел бы поведать ей, что случилось, поскольку в глубине души и сам этого не знал; а уж беспричинный плач и вовсе говорил о том, что дальше некуда. Только в психушку.
— Не знаю, — ответил он наконец.
— Чарли?
Беспомощно он произнес:
— Если дело в Чарли, то почему ты не замечала всего остального?
— Я ведь тоже тоскую по нему, Барт. До сих пор. Каждый час, каждую минуту.
Опять обида. Странно ты это выказывала.
— Нет, так ничего не выйдет, — сказал он наконец. Слезы катились по щекам, но он не замечал их и не позволял голосу дрожать. — Это не телефонный разговор. Давай пообедаем вместе в понедельник. Скажем, в «Хэнди-Энди».
— Хорошо. Во сколько?
— В любое время. Думаю, с работы меня отпустят. — Шутка прозвучала банально и в пустоту.
— В час устроит?
— Вполне. Я закажу столик.
— Хорошо. Только не вздумай прийти на пару часов раньше и напиться.
— Не напьюсь, — угрюмо буркнул он, зная наперед, что это не так.
Воцарилось молчание. Говорить больше было не о чем. Где-то в отдалении чьи-то голоса еле слышно обсуждали свои проблемы. И вдруг Мэри произнесла нечто, заставшее его врасплох:
— Барт, мне кажется, тебе следует показаться психиатру.
Ему показалось, что он ослышался.
— Кому?
— Психиатру. Я понимаю, как дико это звучит, но хочу, чтобы ты уяснил себе: если не покажешься психиатру, я ни за что к тебе не вернусь.
— До свидания, Мэри, — медленно произнес он. — В понедельник увидимся.
— Барт, я бессильна тебе помочь. Тебе необходим психиатр.
— Я и сам это знаю. До свидания, Мэри, — тщательно подбирая слова, ответил он и, прежде чем она успела что-либо сказать, положил трубку. И вдруг поймал себя на том, что почти рад. Он победил. Выиграл гейм, сет, а с ним и всю игру. Швырнул через всю комнату пластмассовый молочник и тут же порадовался, что не бросил нечто бьющееся. Открыл шкафчик над кухонной раковиной, взял два первых подвернувшихся под руку стакана и, от души размахнувшись, шмякнул их об пол. Послышался звон, во все стороны брызнули осколки.