Досье поэта-рецидивиста
Шрифт:
Подкормив разведённых не иначе ещё самим Сашей голубей, ступаю на тёсаный гранит проспекта Н. Иду не спеша. Не любуюсь. Не смотрю даже. Просто чувствую, вдыхаю, ощущаю. Ощущаю что at home, with please, with soul and dreams наяву. И ничто и никто мне не нужен боле, кроме той, кто так же, как и я, понимает, принимает и проникает в эту эфемерно-гранитную карамболь.
Вкусив и ощутив порядком, бреду в свою каморку дяди Ко, и вновь является пред ликом моим чудище. Вернее, чудо. Немытое, безвестное, оно сидит у пышащего дыханьем тысяч лиц жерла метро и смотрит в поля ржи, в пущи и пустоши, в воду, в пески и неба серь. Французский мирный клошар, севший на мель за выступом здания, никого
Прохожу мимо. Я тень. Лишь белое облако, быстро промчавшееся мимо и растаявшее меж чёрных инопланетных туч.
Вдруг облако замирает, нащупывает что-то в карманах и сжимает ладонь, тихо подплывает к страннику, разжимает свои пальцы в его чёрной, черствой, как сухарь, руке и уносится прочь ветром в сторону Заневского.
Не успел я опомниться, как крики и вопли за моей спиной сотрясли Землю. — От души! Спасибо! Спаси тебя Бог! — развевалось на невском ветру чистейшее пушкинское слово. Ещё чуть-чуть, и, сплясав вприсядку и сделав фляк-рандат на месте, клошар догнал бы меня и схватил за руку. Тогда чёрное и белое слились бы воедино, мифологизированное добро и зло, объединившись, уничтожили бы Вселенную и верх земного хаоса вновь обратился бы неземной энтропией.
Посему, да и изрядно смущаемый взглядами прохожих, я поскорее свернул за угол и унёсся в черноту переулка. А на следующий день уехал… А он остался… Они остались…
Питер. Летняя ночь. Дешёвая выпивка и пачка сигарет. Что ещё нужно человеку для счастья? Я завидовал им. Они мне — едва ли…
Суп парчой
Провал резидента
Французы в России ведут себя как дети. Особенно при первом le voyage. Не то что умудрённые жизненным опытом и цинизмом отечественного бытия россияне во Франции. Матрёшки Жакам и Жан-Жакам кажутся верхом научно-философского видения строения мироздания, Эйфелева башня нам — заштатной опорой ЛЭП через Сену; для них бигос — недосягаемое эстетство в еде, для нас суп из лягушатины — отзвуки голодных лет, проведённых варварами в болотах Нормандии; нам их прононс — повод обратиться к лору, им наше оканье и гэканье — шикарный мистический язык «умирающего» из «Лебединого».
Со всей своей французской ересью в голове однажды и приехал истинный католик Жак на исконно православную славянскую землю — в казахско-джунгарскую лесостепь юга западной Сибири, в русский город, стоящий на самой полноводной реке сопредельного братского Казахстана.
Сойдя по трапу, Жак сразу же заявил молодой симпатичной русской жене:
— Ленья, толькьё ты не говьёри, щито я фрэнсэ, никамью, — и тотчас же достал из рюкзачка традиционные русские одёжи, дабы влиться в общество добродушной сибирской глубинки. — Сейчьяс оденусь, как ви, и буду je suis Russe, как говорьят у ньих.
Впереди две недели побывки, и новоявленный сибиряк-на-недельку всерьёз рассчитывал или поиграть в шпионов, или буквально срастись душою и телом с родиной любимой жены. Мечтал он, как уже на второй-третий день выйдет гулять по городу и никто, никто, никогда и никогда не догадается,
Из просторной сумки последовательно появились: песцовая шапка-ушанка, ватный тулуп, заблаговременно отделанный английский сукном, просторные синие штаны с начёсом из гагачьего меха. Венчали облик новоиспечённого великоросса высокие утеплённые ботфорты с утомительной двадцатизаклёпочной шнуровкой. По дороге под еле слышный внутренний гомерический гогот жены были приобретены у бабулек-лоточниц мохнатые рукавицы. Шерсть торчала из варежек сантиметров на пять. Казалось, из рукавов экипированного самоходного тулупа растут не руки — обильная нестриженая растительность.
Во всём благолепии дорогой француз-инкогнито и ввалился в обычную маршрутку, отказавшись взять такси, ведомый страстью поскорее приобщиться к быту сибирских староверов. Сел в салон спиной к водителю и поверхностно углубился в проносящийся с пугающей скоростью за окном городской пейзаж.
Мысли о своём величии, ловкости и находчивости кружили голову. На то, что окружающие одеты, мягко говоря, не так, как представлялось ранее, он, естественно, внимания не обратил.
Поездка катилась великолепно. Жак быстро освоил искусство передачи гонорара водителю и махал руками, как заправский кондуктор. Передавал и принимал, с улыбкой на лице, с неподдельным удовольствием занимался общественным трудом. Искренне рад был оказать окружающим соплеменникам небольшую услугу.
Остановка. Открывается дверь. Происходит неравнозначный обмен людьми между улицей и жёлтым пузатым автомобилем. Входят двое, и уже по привычке Жак держит руку наготове.
— Передайте, — слышит незнакомые слова Жак, и в его мохнатую лапу всыпаются горсти мелочи.
Увесистая стайка железа молча (прононс ведь, как и перегар, не утаить) вручается водителю. Жак оборачивается и вновь влипает в запотевшее белым камнем окно. Меж тем вошедший пассажир, не скрывая своего удивления, с пристрастием рассматривает странного кондуктора. Мужчина раз за разом проводит взглядом по фасаду тайного месье и изредка переключает взор на его спутницу. Жак, будучи культурным человеком, на столь нескромный взгляд никак не реагировал. Странное тихое негодование продолжалась минут пять. Наконец мужчина не выдержал и, слегка наклонившись к жене Жака, с ухмылочкой спросил:
— Что, немец?
— Раскололи! Так быстро! Но как?! — рвал на себе волосы Жак, придя домой к русской теще с морозного воздуха. — Как? Я же всё предусмотрел!
— Загадочная русская душа, — воспарив, ответила жена. И добавив, еле сдерживая смех: — От нас ничего не скроешь, дорогой, — плеснула в гранёный стакан ледяной русской водки для согреву.
Гуляя по Невскому
Смерть неизбежна, жизни можно избежать
Долго не понимал матыгиных (в миру байкеров), да и, если по честноку, не принимал. Обычные люди, казалось, только одеваются и ведут себя несколько иначе. В*ё*ы*а*т*я. Хотят казаться, а не быть. И явно не испытывают пиетета к бедным коровкам, судя по обилию кожи на теле. На деле всё оказалось несколько иначе.
Подкатывает толпа. Спрыгивают со своих железных пони и ко мне.
— Здарова, братан!..
— Саня!..
— Юра!..