Дождь в полынной пустоши

Федорцов Игорь Владимирович

– Я жду извинений.

– Не дождетесь, - упрямился виконт.

Противник легко отбил неуклюжий укол и в последующей связке, с малым разрывом, инкварто и интаглиата, юный Юос получил еще две раны.

– Я превращу тебя в сито!

– Попробуйте!
– духарился Юос, но на самом деле чувствовал себя кисло.

Жимону пришла в голову мысль, как подумал, замечательная. И он принялся её воплощать.

– Ой!
– отскочил Юос, получив длинную резаную рану на подбородке.

– Я постараюсь не больно.

Жестокая затея изуродовать юнца нравилась Жигмону все больше и больше. Барон нанес противнику раны на лоб и на левую щеку. Останутся шрамы. И украшающими их не назовешь.

Юос

отступал, но не сдавался. Виконт был не только безнадежно бездарным фехтовальщиком, но и безнадежным упрямцем. Но в данном случае последнее скорее похвально, чем предосудительно.

В темном небе тянулись тяжелые армады облаков. В нечастые разрывы, луна успевала плеснуть желто-ртутного света на ближайшие крыши и макушки деревьев. С южного угла Разъезда Королевских Пикинеров, оседлав ветер, к месту затянувшейся схватки подбиралось жуткое создание.

– Аааа!
– непроизвольно вырвалось у Жимона из глотки. Он единственный находился к чудищу лицом.

Большущие глаза порождения ада пристальны и внимательны. В огромной пасти - клыки. С языка на землю, с воем, изливалась огненная слюна.

– Смотрите!
– вскинул меч Жигмон, указывая секундантам на приближающегося монстра.

Нашел дурака!
– не поддался на уловку Юос и воткнул в замешкавшего противника свой клинок. Позорно! На три пальца! Но напрягся и с усилием протолкнул сталь глубже. До позвоночника.

– Святая Матрона! Спаси и сохрани!
– в голос заорали оба секунданта и бросились бежать.

Жимон готов последовать примеру, но в груди немилостиво больно, а ноги сделались соломенными и подломились.

– Мне очень жаль, - ошалело произнес Юос опрокинувшемуся на спину противнику.

На плечо капнул огонь. Юноша испугано задрал голову. Следующая капля выжгла ему глаз....

Сержас считался свободным мастером. Поприще, выбранное им в молодости, людьми осуждалось и законом преследовалось. За все свои проделки он уже полгода разыскивался соглядатаями бейлифа. Человек, обчистивший протоиерейский дом, просто обязан предстать пред строгим судией. По этому пункту у Сержаса противоположное мнение. Но когда, скажите на милость, общество, обремененное имуществом и накоплениями, считалось с чьим-то мнением. Превыше других оно ставило свое, и только свое. Топор или петля Сержасу не грозили. Вор не убийца. Костер тоже. В Господа верует. Но рудники Вьенна столь же вредны для здоровья, как и короткое рандеву с городским палачом. Пожалуй, плаха представлялась более милосердной, нежели житье в сырых шахтах в обнимку с такими же доходягами, как и сам.

Огромная в обхват липа предоставляла вору хорошую возможность оставаться не замеченным. Мимо проходили запоздавшие лавочники, полупьяные подмастерья, разряженные ухажеры. Даже редкие в таком районе драбы! Но спроси кого из них, человека в тени липы они не приметили. И были бы крайне удивлены, укажи им на их неведенье.

Сержас аккуратно выглянул из-за дерева. Свет в доме погас, но он продолжал ждать. По молодости лет, вот так же поторопился и влез в окно в тот самый момент, когда хозяин пристраивался к служанке. Та уж и ноги задрала, допустить до заветной дырки. Крику и визгу до соседнего квартала. А уж побегать пришлось - еле удрал!

Вор еще раз всмотрелся в черные пятна ставней. Не очень то и разглядишь. Бывают такие, задув свет, подолгу глазеют на улицу или небо. Он бы еще понял чокнутых поэтов, черпающих вдохновение в мерцании звезд, но чего глазеть на них простому смертному? А сегодня и стихоплетам невезуха. В выси полно туч, луна в прятках, звезды редкость.

Улица окончательно обезлюдела. Последние прохожие добрались до своих нор и сейчас, в окружении домочадцев, под гвалт и возню детишек, хлебали жидкий

кулеш. Или свернули в шинки. Или наведались в бордель. На Углях ни шинков, ни борделей не держат. Сержас, затягивая время, помочился, слушая веселое журчание. Затем приведя себя в порядок, тихо подобрался к ограде. Прислушался. Слушать надо все! Ветер, брех собак, шорохи, скрипы. Еще стоит хорошо принюхаться. Опять же опыт из молодости, когда засаду учуял носом. Страж вонял чесноком не хуже жареного угря в ,,Морской невесте. Легко подпрыгнув, вор зацепился за забор. Стараясь не шуметь, подтянулся. Кожилясь вышел вверх силой. Через забор не перелез, а подобно цирковому акробату прошелся поверху - буквально три четыре шага и перехватился за карниз дома. Теперь труднее. Держась на одних руках, перебрался к углу. Опираясь на водосточный желоб влез повыше, нацеливаясь добраться до слухового окна. Когда собирался юркнуть в узость взломанной рамы, оглянулся. Будто кто под руку толкнул.

Через улицу по над крышами, подгоняемое порывами ветра, оскалив огромную пасть, роняя огненные слюни, к нему (или за ним!?) летело чудовище.

В груди сердце остановило биение. Короткий вздох, перешел в длинный выдох.

– Силуйсяяяяяя!
– исторг из себя Сержас и сверзься на сложенные внизу доски. Тот час, в окно высунулись обитатели, определить источник и причины шума.

Чудовище, потеряв жертву из вида, не торопливо облетело печную трубу дома напротив, даже собралось заглянуть в нее, но передумало и устремилось дальше за ветром.

– Аа!....

– Аааааа!....

– Аааааааа!....

Сопровождали полет монстра крики и вопли ужаса. Кричали в домах, кричали в соседних дворах, кричали все кому не посчастливилось видеть грозное предзнаменование будущих бед.

Как часто бывает, банальная бессонница ввергает обычного человека в пучины размышлений. И размышляет он, отринув мягкость подушки и теплую близость супруги, о вещах спорных, а порой и просто вздорных, никакой пользы ни уму ни сердцу не приносящих. Ну, какую пользу могли принести страшилки нищего на паперти церкви Святого Хара? Мэтр Бюмм мог со всей ученой ответственностью сказать - никакой. Да что уверенность? Он готов в том поручиться или как говорили в старину руку дать на отсечение.

– Положим, грядущий голод, - рассуждал мэтр теологии и жертвователь серебряной монеты попрошайкам. Сейчас, когда кровь разогрета глотком гарганеги, а нёбо блаженствует неповторимым послевкусием изысканного вина, рассуждать легко и славно.
– Дожди во Вьенне и Фриуле в эту пору обычное явление. Божьей властью выпало их чуть больше, чем раньше. Разлилась Луаза и задержался подвоз зерна. Но все это только предпосылки, но не свершившийся факт. И вся хлебная истерия выглядит, - паузка лизнуть губу, - игрой на событиях двухлетней давности. Одни желают получить лишнюю монету, другие подвержены фантомным страхам давно прошедших событий. И ничто их не убедит в напрасности и необоснованности тревог. Даже указ короля увеличить запасы зерна вдвое против прежнего. Вдвое!

Будучи человеком мнительным, стеснительным, и нерешительным, Бюмм любил вот такие тихие диспуты в которых козырял логикой, стройностью суждений и обоснованностью доводов. Споры с самим собой он выигрывал всегда. За какую бы ,,сторону не выступал. Вот и сейчас он был безупречно убедителен. Осознание этого вселяло гордость и позволяло ощущать в душе маленький праздник. А праздники не возбраняют проявить снисходительность, сделать уступку давней школярской привычке, тешиться вином натощак.

Мэтр долил себе в кружку и выпил. Не залпом, не длинным протягом, не частыми глотками, но малюсенькими капельками лакания, затаскивая в рот через сжатые губы, смоченный в вине язык. Нёбо купалось в неге вкуса.