Дожди в августе
Шрифт:
— Не фонтан, — соглашается Пашка. — Нагнись, я тебе что-то скажу.
— Небось в ухо дунешь?
— Не, не дуну, — уверяет Пашка. Но когда Валька нагибается, Пашка не спеша слюнявит палец и, прикладывая его к Валькиным усам, говорит:
— У тебя ус отклеился.
— Ах ты шпана! — кричит Валька и подкидывает Пашку под самый потолок.
— Не надо, ну, не надо, — просит Пашка, — опусти. Лучше покажи приемы.
И Валька показывает приемы самбо, учит Пашку, как надо делать подсечку, бросок через себя, через бедро.
Мать приходит домой, когда сдвинуты и скомканы все половики.
— Валентин Иванович! Что ты, что ты! — пугается мать. — С ним же нельзя так, он больной.
— Да какой он больной, — говорит Валька.
Но мать берет Пашку за руку и ведет его в маленькую комнату спать. В Пашкиной комнате помещается только кровать и маленький столик, беспорядочно заваленный учебниками и тетрадями. Над столом висят старенькие ходики с маятником и цепочкой, на которой подвешена гирька. Пашка очень любит подтягивать цепочку, когда гирька опускается почти до самого стола. На ходиках нарисована кошачья мордочка, и, когда маятник ходит туда-сюда, кот зыркает глазами то вправо, то влево. «Так-тэк, так-тэк», — отсчитывают часы.
Спать не хочется, и Пашка смотрит на белое морозное окно. Он слышит, как в соседней комнате мать и Валька собираются пить чай, как за стеной у Повалить да Катить звучит телевизор. Но потом Пашка начинает вспоминать всякую всячину и незаметно для себя погружается в сон.
Утром Пашка просыпается, как всегда, рано, и идет, шлепая по полу своими большими тапками, на кухню наливать воду в рукомойник. На кухне всего по семь: семь столов, семь примусов, семь ведер с водой, семь рукомойников. Пашкин рукомойник — четвертый, вон тот с зеленым гвоздиком. Пашка потихоньку льет воду из ковшика и чуть слышно напевает: «Геи, ребята, пейте — дело разумейте». Потом он шлепает назад будить мать. Он тихонько отворяет дверь в большую комнату и так же тихонько крадется к кровати, чтобы, как обычно, шепнуть матери: «Зайка, вставай умываться, уже полное копытце водицы».
Но когда заглядывает за спинку кровати, то видит, что мать не одна, что рядом с ней спит Валька. Пашка некоторое время созерцает непривычную для него картину и тихо уходит, осторожно затворив за собой дверь.
Он умывается, позвякивая алюминиевым гвоздиком. Нажмешь на него снизу вверх — и вода полилась, отпустил — уже не льется. Звяк-звяк…
«А все-таки хорошо, что Валька на мамке женился, — думает Пашка. — Интереснее жить будет. Вместе будем ходить мороженое есть, к бабе Фене ездить…»
На кухне в эту рань только бабушка Ариша из шестой комнаты, она что-то помешивает в кастрюльке на примусе. Но вот появляется Повалить да Катить и начинает начищать свои сапожки.
— Елена Самуилна, вы бы на кухне не чистили обувь-то, — говорит бабушка Ариша.
— А вы напишите заявление управдому, что я не приспособлена жить в коммуналке. Пусть мне дадут отдельную квартиру, — невозмутимо отвечает Повалить да Катить. И затем обращается к Пашке: — Может, я и тебе мешаю?
— А у меня мамка замуж вышла, — неожиданно говорит Пашка. — Я зашел сейчас к ней, а она с Валькой спит…
Пашка стряхивает капельки воды с зубной щетки и выходит из кухни, не видя, как у
В своей комнате Пашка собирает в ранец книги и от хорошего настроения про себя напевает: «Холодок бежит за ворот, шум на улице сильней…»
Он слышит, как в другой комнате проснулись мать и Валька.
Они переговариваются за дверью шепотом, но Пашке от этого почему-то слышно еще лучше.
— Ты посиди тихонько, а я принесу тазик — здесь умоешься, — это голос матери.
— А может, пока Пашка спит, мне умотать? Да и коридорные твои скоро встанут… — откликается Валька.
Потом открывается дверь, и мать как-то наигранно радостно удивляется:
— Павлуш, а ты уже встал? Что же меня не разбудил?
— Не успел еще, — врет Пашка.
— А у нас Валентин Иванович. Мы вчера с ним заболтались, глядь, а уже и трамваи не ходят. Я ему на диване и постелила…
Мать целует Пашку в щеку и идет на кухню готовить завтрак.
— Телячьи нежности, — грубовато говорит Пашка и вытирает щеку ладошкой.
На улице еще темно, но зыбкий рассвет уже лег матовой бледностью на заиндевелые оконные стекла. И от этого спокойного света на душе у Пашки делается очень хорошо, и он уже вслух поет:
Мы славные кавалеристы, И про нас Былинники речистые Ведут рассказ…Он причесывается перед зеркалом, и, подскакивая на носочках, размахивает над головой расческой, будто саблей. Он еще продолжает петь и приплясывать, когда отворяется дверь и в комнату с красными, заплаканными глазами влетает мать.
— Паршивец, — кричит она и со всего размаху звонко бьет Пашку по щеке, по той самой, которую пять минут назад целовала.
Пашка никогда не видел мать такой злой и некрасивой. А она все бьет и бьет его…
— Мерзкий, мерзкий мальчишка! Дурень! Простофиля!
На шум из другой комнаты выскакивает Валька. Он пытается защитить Пашку, но мать отталкивает и его.
— Уйди от меня! Все вы подонки, и ты — не лучше. Вечно идешь и трясешься, как бы кто не увидел тебя со мной, как бы кто чего не сказал. Только и хороша ночью, да когда тебе пятерка нужна…
— Ладно! — кричит Валька. — Ты тоже не подарок. Подумаешь, мадонна… Сама же первая прибежишь.
И, схватив под мышку полушубок, он выскакивает, чертыхаясь в коридоре оттого, что налетает на Ленушку, стоящую за дверью.
Спустя пять минут мать сидит на Пашкиной кровати и плачет, покачивая головой как от зубной боли:
— За что же мне такое наказание, господи? За что? — и опять плачет.
Плачет и Пашка. Он забился за свой письменный стол и, сидя на полу, думает о том, что он больше не будет мучить мать, что вот возьмет и умрет сегодня, простудится и умрет. Или соберет свои вещи — книжку про героев, ласты, настоящий патрон, который хранится в его столе — и уедет насовсем к бабе Фене. И не надо ему ничего, если мать такая плохая, если она из-за какого-то Вальки бьет его.