Дожди в августе
Шрифт:
— Это моя Лида, — ответил и отвернулся к окну Сан Саныч.
Полина нерешительно протянула руку и, жалея, будто маленького, погладила его по голове. И это легкое прикосновение женской руки окончательно разжалобило его: вон и веки покраснели, и слезы стоят, уже готовые пролиться.
— Ну что вы?.. — попыталась утешить его Полина, чувствуя, что и у нее слезы покатились по щекам.
Сан Саныч первым прервал затянувшееся молчание:
— Странно все у нас с вами получается, Полина Афанасьевна. Очень странно у нас с вами все получается…
Через четверть часа Полина сидит одна и, прислонившись к стеклу, смотрит, как плывут за окном в лунном свете пушистые зимние
Мелькнет какой-то полустанок, проплывет одинокий фонарь, и опять лес, лес — черный, таинственный. Полина представляет себя среди этой ночной оглохшей тишины: стоит она на путях и смотрит, как по серебристым рельсам уходит вдаль от нее поезд, мигая красными огнями последнего вагона…
Лучшее время жизни
Олег Иванович, в кедах, в завернутом до колен трико, в майке, весь незагорело-белый, худой, в очках, вначале не слишком уверенно выводил косой полукружья по сочному разнотравью. Но через некоторое время, приспособившись к полированному узловатому древку литовки стал бросать ее все увереннее и увереннее — из-под правой рули влево, полувеером: «И — раз, и — два, и — раз…»
Отряд в подшефный колхоз на заготовку сена формировался в институте проектирования горных машин по принципу добровольности. Шли в него, как правило, пожилые горняки, родившиеся в деревне и теперь истосковавшиеся по сельскому раздолью. А Олега Ивановича Соломина, младшего научного сотрудника, напроситься в косцы заставила нужда: ему надо было решать свои жизненные проблемы, делать выбор либо-либо, а он не знал, на каком либо ему остановиться, мучился от этого и в конце концов дал деру в колхоз. «Впереди месяц времени, можно все обдумать, принять решение», — обнадеживал он себя. Был Олег Иванович человеком неглупым, тридцатидвухлетним, окончившим в Москве горный институт и считавшимся перспективным конструктором. «Вот только характера ему не хватает, — говаривал, когда был жив, отец. — Голова-то золотая, а ноги ватные».
Еще студентом Олег Иванович придумал новую натяжную систему транспортной ленты, по которой уголь из лавы идет на откатку. Сила натяжения увеличивалась при этом почти в полтора раза. Таково было первое патентованное изобретение Олега Соломина. И он легко пошел в гору. Уже на третьем курсе ему предложили после окончания института остаться в аспирантуре. О нем даже появилась статья в журнале «Советский шахтер», которая называлась «Профессия — изобретатель». Тогда же Соломину пришла мысль — заменить угольный комбайн на принципиально новую машину, шнеки которой будут вращаться не параллельно лаве, а навстречу ей. Необходимо было усовершенствовать и сам очистный комплекс, придать ему на грузовом штреке телескопический скребковый конвейер. Все это вместе должно было позволить производить беспрерывную добычу угля, без остановок для зачистки лавы, передвижки конвейеров и подвалки тупиков. Оставалось придумать некоторые детали и можно было садиться за чертежи, расчеты.
«Одному, конечно, придется повозиться, — подумал Соломин, — но надо непременно одному». Засесть за расчеты однако не пришлось. Помешала женитьба. Ее звали Алла, была она моложе Олега на четыре года и красива, как моргучая кукла. Училась Алла в университете на первом курсе истфака, где ее почему-то все звали конфеткой. Папа у «конфетки», между прочим, был директором кирпичного завода где-то под Тулой.
Познакомились они в читальном зале в зимнюю сессию, а на майские праздники уже сыграли свадьбу. Когда молодожены приехали к родителям Олега в районный городок, мама много суетилась и все не знала, куда посадить невестку. И уже за полночь, когда Алла ушла спать, сидя с сыном на кухне, мама сказала:
— Так-то она хорошая, видная… Вот только плохо, что вы в мае женились. Люди говорят,
И отец, который тут же курил у окна, высказал свое суждение:
— Мужчина не должен быть зависим от жены в деньгах, уме и породой должен быть либо выше, либо ровня. А если этого ничего нет, то характер должен быть как железо. Смотри, малый, тебе жить. Нам-то что?
— Да ты что, отец, — возразила жена. — Алик у нас парень с головой, выучится вот, инженером будет… Почему ж он ей не ровня?
А Олег усмехнулся:
— Смешной ты, пап, со своими старорежимными мерками. Придумал породу какую-то, беднее-богаче… Сейчас — главное суть человека, его талант. Это и порода, и богатство, и счастье.
— Говоришь-то правильно, да ведь и я тебе дурного не желаю. Однако посмотрим…
На другой день, когда ходили в магазин за вином, отец по дороге спросил:
— Ты любишь ее?
И Олег честно признался:
— Не знаю… Но она такая красивая: по Москве идет — вся улица на нее оборачивается. А я будущий… инженер (Олег постеснялся сказать «ученый», хотя сказать хотелось именно это). И, может быть, инженер… (не думай, что я бахвалюсь, просто я трезво оцениваю свои возможности) инженер не средней величины, а чуть-чуть повыше. А у такого инженера и жена должна быть такой… ну, в общем, исключительной, блестящей, не как у всех. Такие красивые, может, раз в сто лет рождаются, а она за что-то меня выбрала, ну вот я и не мог…
Отец остановился, лицо его, осунувшееся и побледневшее, болезненно скривилось, и он ухватился рукой за бок.
— Что, опять печень? — испугался Олег. — Где у тебя ношпа? Давай достану таблетку…
Но отец сурово посмотрел на него.
— Жаль.
— Что жаль? — не понял Олег.
— Жаль, что никогда в детстве не драл тебя.
…А потом у них родился Илюшка. Олег был уже на пятом курсе, и они снимали за пятьдесят рублей квартиру в переулке Обуха, рядом с Курским вокзалом. И чтобы не быть зависимыми от ее родителей, Олег работал сторожем в детском саду. Днем — институт, ночью — дежурство. Он был очень горд своей независимостью, хотя если бы был немного наблюдательнее, понял, что живут они, расходуя гораздо больше, чем их две стипендии плюс зарплата сторожа. Старики потихоньку присылали Алле деньги на главпочтамт. Но Олег этого не замечал. Понял, когда уже полностью сидел вместе с женой и Илюшкой на шее у Аллиных родителей. Потом было распределение, и тесть постарался перетащить их к себе — в их городке был филиал московского института, который именовался длинно и непонятно.
Дни летели, они всей семьей ездили то на дачу за смородиной, то за грибами, то в отпуск в Симеиз — и Олегу как-то некогда было взяться за телескопический конвейер и новый очистный комплекс. В институте он второй год работал над одним из узлов дренажной машины, сдавал зачеты, ездил на испытания, совершенствовал, заказывал и вновь испытывал опытный образец. Все это полностью поглощало служебное время. А дома всегда было полно гостей и тоже некогда было засесть за расчеты. Надежды на выходные дни и отпуск таяли незаметно и грустно.
— Слушай, на фига тебе все это надо? — сказала как-то Алла. — Машину нам с тобой купили, квартира у нас, слава богу, не хуже других. Чего же тебе еще надо?
Он тогда взорвался, наорал:
— Каждый человек должен прожить свою, ты понимаешь — свою, а не чужую жизнь. А моя жизнь — в моей работе. Работа с большой буквы — прежде всего, а потом слава, деньги, шмотье, но опять же заработанные тобой самим, твоим хребтом, — только тогда вся эта дребедень будет мне в радость. А я… я тряпка. Ты принимаешь подачки от своего отца, а я молчу. Ты что думаешь, я не знаю, откуда у него эти деньги? Думаешь, я не знаю, как твой папаша ворует со своего завода кирпич и строит гаражи?