Дождись меня в нашем саду
Шрифт:
– Чтоб тебя Пустошь забрала, – процедил он сквозь зубы.
– Войчех, – шепнули на ухо, – ты уже здесь…
Он резко оглянулся. Никого, только дым и пепел.
И вот перед ним уже яблоня. И Ладушка. Совсем рядом, прямо перед его лицом. Он почти уткнулся носом в дыру посреди черепа, где когда-то был нос.
– Что тебе надо?
– Войчех, – окликнули его в стороне.
На мгновение ему показалось, что это кормилица. Но нет. Эта девушка была ему незнакома. Совсем юная, бледная, в одной рубахе, залитой кровью внизу живота. Кровь
– Кто ты?
– Я была девой…
– Что?
Он задал вопрос, и тут же взгляд снова скользнул ниже, к подолу. Была девой. Конечно. Она недавно родила. Видимо, это смерть её младенца так остро ощутил Белый.
Прежде она была девой.
– После я стала матерью…
– Какие-то загадки, – нахмурился Белый и вдруг подумал, что толком не может разглядеть лица роженицы. Даже неспособен точно сказать, светлые у неё волосы или тёмные. Взгляд не мог задержаться на ней, скользил куда-то сквозь неё.
– И оплакала своих детей…
Каждого из них.
Искажённые тени тех, кто бродил по саду, мелькнули меж чёрных стволов. Безликие, бездушные, безголосые, они открывали рты, не в силах издать ни звука.
Белый затряс головой, схватился за неё руками, пытаясь прогнать морок.
– Какого лешего тут творится? Ты кто, на хрен, такая?
И резкая, оглушительная, точно удар колокола, боль вдруг повалила его на колени. Он рухнул на землю, закрываясь руками.
– Мои дети уходили, но оставались со мной. А я навечно оставалась с детьми…
Голос кружил вокруг, рассыпаясь на осколки, он шуршал в пепле, утопал в дыму и шипел, вздымаясь в небо вместе с искрами тлевших яблонь.
– Я останусь и с тобой, мой сынок…
– Что? – щурясь от рези в глазах, Белый поднял голову и наконец взглянул женщине в лицо. Но лица у неё не было.
– А ты останешься со мной. Навсегда. Смерть нас не разлучит…
От неё тянуло холодом, и Белый увидел, как его вырвавшееся дыхание обратилось в клубок пара.
– Смерть сделает нас одним целым.
И, точно испуганный ребёнок, не в силах встать, Белый отполз назад. Под ним сверкнуло нечто яркое. Там, где он прополз и разворошил пепел, заалело нечто. И он руками скорее начал грести, пока не увидел потемневший, покрытый золой маковый цветок.
Всё вокруг было покрыто маками. Как и волосы женщины перед ним.
Он наконец разглядел Ворону.
Бледная, юная, нагая. Она ничуть не изменилась.
Только длинные чёрные волосы, усыпанные маками, оказались слишком длинными, чего не было при жизни.
– Мне было одиноко, братец, – произнесла она. – Но теперь мы будем вместе.
– Иди к лешему, сука! – Он схватился за нож на поясе, выпрямился, как Ворона вдруг ударила его ногой в грудь.
И Белый повалился назад, провалился вниз, рухнул на спину. Он оказался в могиле. В свежей могиле. А рядом, прижавшись к нему, лежала
– Не оставляй меня, братец, – пропела она, заглядывая ему в глаза. У неё вместо глаз зияли теперь чёрные звёзды.
Он не успел ничего ни сказать, ни сделать. На краю могилы показалась матушка. В руках она держала лопату.
– Плоть – земле, – проскрежетала старуха.
И горсти чёрной как уголь земли посыпались на них. Белый подскочил, рванул к краю могилы, подпрыгнул, попытался ухватиться, но сзади его потянули за плечи, а сверху прямо на голову обрушилась земля. Она всё сыпалась, сыпалась и сыпалась, придавливала его все ниже, пока он не опустился на колени.
И тогда Ворона обхватила его за шею, прижалась ледяными губами к уху:
– Душу – зиме.
Глава 4
Запирали они,
замыкали они воды, и реки,
и синие моря,
ключи и родники.
– Поговорим ещё раз?
Голова раскалывалась, когда Белый пришёл в себя. Он сжал виски руками. От боли в ушах стоял гул.
Нет. Это уже по-настоящему.
– Так что? Поговорим?
Зрение расплывалось.
Отряхиваясь, точно мокрый пёс, Белый прищурился, изо всех сил стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Перед ним чернело нечто большое.
– Что тебе надо?
– Честный разговор, – ответил ему хриплый голос.
Мир проступал точно через мутную воду, по которой расходились круги.
– О чём?
Где он? В мёртвом яблоневом саду? В королевском замке? В подземельях?
– Кто ты такой?
Хриплый голос человека то и дело тонул в протяжных стонах, и Белый сильнее зажимал голову руками. Слух его подводил не меньше, чем зрение.
– Меня зовут… Белый. Я наёмник.
– Это я понял. Эй! Эй, посмотри на меня.
Что-то щёлкнуло перед самым его носом. Белый моргнул и наконец смог смутно разглядеть Гжегожа, а после и мрачные своды подземелья вокруг, и огонь от маленькой печки позади.
– Это ты… – потирая лоб, проговорил Белый. – Твою мать…
– Мать мою не трогай, она была… если честно, мерзостной женщиной. Но да бог с ней. Кто ты такой?
– Наёмник, говорю же, – раздражённо повторил Белый. – Я тебе уже всё рассказал. Думал, у нас всё ясно.
– Понимаешь, Белый, – цокнул языком Гжегож, откидываясь на спинку стула. – Мне очень не нравится, когда я чего-то не понимаю. И вот прямо сейчас я не понимаю, что назревает. А что-то назревает.