Дракоморте
Шрифт:
Не возражал бы Илидор и отправиться в путь вместе с юной волокушей Нитью. Волокуша, вроде бы чуждое создание, была близка дракону той неистовой любовью к небу, которая бурлила в её крови, расправляла плечи, рождала трепет в крыльях. Рядом с волокушей дракону бы, пожалуй, было о чём говорить и о чём молчать. И, конечно, отправиться в путь с жителем Старого Леса — куда умнее, чем переться в чащу в одиночестве.
Но золотой дракон Илидор должен был уйти один, он не мог взять с собой ни старого приятеля Конхарда, ни юную волокушу Нить. Золотой дракон не желает больше подвергать риску других. Он просто спятит, если снова останется единственным, кому суждено выжить при нападении очередной
Поэтому золотой дракон отправляется к затерянному источнику один, уходит в ночи, хотя это небезопасно. Уходит, ничего никому не сказав и ни с кем не попрощавшись, потому что знает каждое слово-возражение, которое мог бы услышать от Конхарда, от Нити, от Фодель, от Юльдры, кочерга знает от кого ещё. Ровно так же Илидор знает и бессилен объяснить другим, что все слова, которые могут сказать ему живые люди и нелюди, — ничто перед немыми вопросами погибших из-за него же людей и нелюдей, силуэты которых бесшумно выходят к нему из бледно-розовой дымки.
Илидор даже не подозревал, что, уйдя после полуночи, а не на рассвете, как собирался, он ускользнул от троих жрецов, которые прежде следили за Йерушем, а теперь, когда эльф вероломно скрылся, принялись следить за драконом. Ну а кто ещё может привести Храм к гидрологу? Разве что волокуши, которые точно видели, куда делся Найло, но ни в коем случае не расскажут об этом храмовникам или примкнувшим к ним котулям.
В последние дни дракон был так глубоко погружён в собственные переживания и планы, что даже не заметил, сколь сильно всполошились жрецы из-за внезапного исчезновения Йеруша.
Золотой дракон размашисто шагал между кряжичей, следуя по дороге, проложенной для него серебряной лунной пылью. В груди затихало колкое чувство вины — нехорошо уходить молча и тайно, нехорошо — но правильно, дважды и трижды правильно. Дракон думал о новых местах и новых открытиях, об удивительных тайнах Старого Леса, к которым ему, возможно, удастся прикоснуться краешком крыла. Илидор тихонько напевал себе под нос успокоительно-светлую мелодию, и кто знает, не потому ли ничего не вышло на дракона из ночного леса, не обрушилось на его плечи, не сомкнулось, не смяло его, ничем не смутило его шаткого дорожного умиротворения.
Илидор даже не вспомнил, что лишь пару дней назад хотел продолжить путь в компании Йеруша Найло.
Никогда, ни разу Илидору не приходило в голову, что Йеруш Найло может стать одной из теней, которые вырастают из бледно-розовой дымки.
Имбролио
Старшего жреца Язатона принесли в храмовый лагерь вскоре после рассвета. Язатон направлялся с ведёрком к речушке, чтобы набрать питьевой воды, когда на него упал умерший своей смертью старый кряжич. Зацепил жреца, можно сказать, слегка: перебил хребет, раздробил руку, переломал рёбра, и один из обломков пробил лёгкое. На губах Язатона пузырилось розовое, в груди хрипло клокотало, тело перекосило, левая рука лежала на земле какая-то измятая, словно скомканная глиняная заготовка.
— Да сделайте что-нибудь! — кричала Фодель и трясла за плечи матушку Пьянь, которая как раз возвращалась с рынка. — Вы же умеете лечить! Вы же можете!
Матушка Пьянь кричала «Да какой опунции!» и отбивалась от Фодель крыльями — руки была заняты котомками. К жрице и волокуше со всех сторон бежали сородичи и даже пришлые эльфы из перекати-дома. В небе пронзительно свистели дозорные, запускали в небо стрелы с красными лентами. Кричали немногочисленные жречата
***
Юльдру трясло, когда он опустился на колени около Язатона. Насколько он рассчитывал на этого могучего человека с голосом и взглядом хищной птицы, с добрейшим сердцем и ясным спокойным умом, с природным умением успокаивать, направлять и наставлять — это Юльдра понял в полной мере только сейчас. Язатон был не просто частью Храма — он был одним из столпов, на которых держится это маленькое сообщество, на которых держится уверенность и сила верховного жреца.
Уверенный, сильный, абсолютно невозмутимый Язатон всегда казался несокрушимым. Его всегдашняя спокойная решимость составляла немалую долю решимости и спокойствия самого Юльдры.
И ещё — прежде все жуткие и странные события, которые происходили с рядовыми жрецами, обходили старших стороной. Ничто и никогда не угрожало им в лесу явно, ничто ни разу не заставило всерьёз тревожиться о собственном здоровье или жизни. Молчаливо все старшие жрецы считали, что та недружелюбная сила, которая сопровождает Храм в путешествии по Старому Лесу, предпочитает выражать своё негодование на ком-нибудь не очень важном. Словно не способно действительно воспрепятствовать Храму.
И вот самый сильный, как никто другой способный за себя постоять старший жрец Язатон лежит на земле изломанной куклой, дышит трудно и со свистом, пускает ртом кровавые пузыри, а жрица Фодель кричит на Матушку Пьянь, и какие-то эльфы-торговцы из перекати-дома оттаскивают Фодель от волокуши, поскольку что это вы тут себя позволяете, жрица Храма Солнца?
***
Язатон. Соратник. Опора. Не всегда и не во всём согласный с Юльдрой, но неизменно надёжный. Непоколебимо сильный. Умирающий на чужой земле в окружении причитающих людей, для которых сейчас рушится незыблемый кусочек их мира.
Юльдра стоит на коленях подле Язатона и ощущает, как откалываются куски от его собственного мира. Слишком много отколовшихся кусков. Неоправдавшиеся надежды на поддержку волокуш. Раскол внутри Храма. Уход Илидора. И теперь Язатон. Удар за ударом, каждый выбивает почву из-под ног, и, кажется, сейчас почвы совсем уже не осталось.
Нет смысла нести Язатона в лекарский шатёр. Нет смысла снова бесплодно пытаться стать мостиком между умирающим человеком и бурлящей вокруг энергией. Юльдра не может передавать её другим, может только питаться ею сам, чтобы использовать излишки как…
Вокруг хнычут и причитают. Визг детей бурится в уши коловоротом. Язатон хрипит. Его лицо перекошено ужасом, и видеть это невыносимо. Он знает, что умирает. Он сознаёт, как он умирает. Взгляд Язатона подёрнут пеленой, и он смотрит на Юльдру умоляюще из-за этой пелены. Юльдра понимает безмолвную просьбу своего соратника, хотя предпочёл бы не понимать. Ведь сам Язатон всеми силами стремился удержать Юльдру от того, о чём теперь безмолвно молит, но тогда Язатон пёкся об общем благе, а сейчас он остался наедине со смертью и не способен думать ни о чём другом. Ему плохо, больно, беспомощно и бесконечно страшно — возможно, впервые в жизни ему беспомощно и страшно, и он просит Юльдру о спасении. Никогда и ни о чём Язатон его не просил.