Драконье золото
Шрифт:
Ристерд не пытался остановить своего родственника, но смог удержать Филандера от скорого отправления домой. Хильду тоже нужно было попрощаться с Доросом, и лучше это было сделать в драконьем замке, чем в королевском дворце. Филандер выглядел подавленным больше, чем кто-либо, вторя трауру Хильда. Ристерду пришлось заниматься омовением тела и размещением его в отдельных покоях самостоятельно — дождаться вразумительных действия от сходящих с ума от горя мужчин не было никакой возможности. Только раз Бадахильдис запротестовал против закрытой комнаты на нижних этажах, потребовав поместить Дороса ближе к небу. А когда все было закончено, дракон обосновался на балконе комнаты, не сводя взгляда с точки на горизонте.
Только что выглянувшее из-за горизонта солнце нежно обволокло своими золотыми лучами белую гладь заснеженного поля, превратив его в чудесное мерцающее всеми цветами радуги полотно. Ветер, словно проснувшийся ото сна вместе со всем лесом, начал шуметь кронами деревьев, которые до этого были укрыты снегом, как пуховым платком бабушки, а теперь тоскливо гнулись по велению. Вдали виднелись силуэты молодых драконов, гоняющихся друг за другом — вот неугомонные создания, ни минуты на месте, вечно им надо куда-то нестись, что-то творить, мешаться под ногами и нарушать спокойствие окружающих.
Но среди всех малышей выделялся один — крупный сапфировый мальчик с хитрым взглядом. Алионор долго наблюдал за ним и, наконец, признал правоту друга — сын безродного и первородной единственный, кто сможет совладать с силой и соблазном амулета. Но кто сможет обуздать самого мальчишку? Нельзя слепо доверять внутреннему чувству правильности выбора, необходимо смотреть правде в глаза. Бадахильдис был силен и развит для своего возраста, но излишне строптив и бессовестно хитер. Его нужно было отправить к старейшинам, которые лучше иных знают, как взрастить благородство души.
— И они отправили, мои родители. Знаешь, когда весь молодняк наслаждается жизнью, а ты как проклятый корпишь над старыми фолиантами, в которых пыли и стружки не меньше, чем в самих старейшинах, ты становишься изгоем. Даже не среди сверстников, а в своих собственных глазах. В редкие минуты, когда старики отпускали на волю, я до исступления доказывал всем, что я — сильнейший. Вначале проигрывал. Старшие драконы, которым было чуть меньше сотни лет, трепали меня, рвали крылья, выскребали чешую с боков. Я уползал под улюлюканье, виноватый в своем вспыльчивом характере и завышенной самооценке. Ведь я — тот, кого выбрали на роль хранителя амулета. Были и другие, кто входил в список кандидатов, но они родились намного раньше меня и были вне гнездовья старейшин. Я учился бороться, подпитывая удары магией. Драконы до зрелости бьются что коты — кусаются, визжат, пускают в ход когти. А я уже тогда начал пытаться использовать имеющиеся знания о магии. И от меня уже действительно отвернулись. Не потому, что я был отщепенцем и жил вне родового гнезда, а потому, что я делал то, что было под силу только старшим, поступая тем самым нечестно. А когда пришло время возвращаться, я чувствовал их недоверие, их пренебрежение мной и легкое презрение. И отвечал им сполна высокомерием и издевками. Когда их только начинали учить простейшей магии, я уже мог делать трюки куда более сложные, чем они. И это мне льстило. Но магия не вернет детство… Дорос. Магия не может вернуть и тебя. Так ради чего я от всего отказываюсь?
Хильд тяжело вздохнул, передернул плечами. Дело шло к вечеру, солнца не было видно весь день — тяжелые облака затянули все небо с самого утра. В комнате чем-то громыхнуло, Хильд резко развернулся, чтобы узнать, в чем дело и чуть не задохнулся от радости и облегчения, когда увидел в висящем коконе золотистого света фигуру своего принца. Артефакт, сжимаемый все это
— Я тоже рад, — шепнул сам себе Хильд.
Он облокотился на перила, ожидая, когда артефакт решит, что достаточно влил силы в юного дракона. Хильд всего раз присутствовал при подобном, но тогда был совет старейшин, они занимались сдерживанием первого огня и кормлением отощавшей до костей за минуты юной девы, а он был просто наблюдателем. Однако он был уверен, что уж с кем, а с Доросом он справится. И сдержит, и накормит и всё остальное. Прикрыв глаза, он поблагодарил всех драконьих богов за то, что дали его возлюбленному второй шанс на жизнь. Возможно, боги решили таким образом вознаградить за труды и вместе с тем заставить заботиться об амулете тщательнее? Размышления могут подождать, а сейчас нужно всецело посвятить себя наблюдению за золотистым яйцом-коконом, которое стремительно разрасталось в размерах. Что-то Хильд не мог припомнить такого при обращении у старейшин, и это вызывало легкую тревогу. Что если что-то пойдет не так, как должно, что тогда будет делать Бадахильдис?
Построить четкий план действий не было возможным. Кокон сверкнул слишком сильно, озаряя комнату ослепительным белесым светом, а через мгновение Хильд почувствовал удар в грудь, от которого его перекинуло через перила. Благо он успел ухватиться за выступ и с неприкрытым детским восторгом смотрел, как над ним скользит золотой дракон. Только тот самый дракон был и вовсе не рад, сотрясая окрестности могучим ревом. Больше мешкать было нельзя. Хильд разжал руку и скользнул в обличье дракона, легко отталкиваясь лапами от стен замка.
***
Жар вспыхнул в груди и растекся по всему телу, наполняя его граничащим с болью удовольствием. Дорос боялся пошевелиться — было ощущение, что стоит сделать слишком резкое или грубое движение, случиться нечто непоправимое. Хорошее или плохое — не понятно. Стараясь не допускать паники, Дорос закрыл глаза и изумленно вздохнул — тягучее золото, выплывающее из темноты, окутывало его, проникало под кожу. Но стоило открыть глаза, видение исчезло, однако ощущения горячего шелка, скользящего по телу, осталось. Дорос посмотрел на амулет – тот больше не менял цвет, светясь мягким золотым светом. Смутная догадка коснулась мыслей и пропала, Дорос не мог в это поверить. Нельзя же просто так взять и стать… драконом? Он хотел спросить об этом таинственный голос, но не успел — мир взорвался болью. Это длилось лишь мгновенье, только на смену ему пришло другое, не менее противное чувство. Ярость.
Он летел. Он это понимал и не удивлялся. А ещё Дорос слышал чей-то зов. Но клокот ярости заставлял мчаться вперед — Дорос искал причину, которая позволит ему выплеснуть всю злость. Ему нужен был повод, чтобы освободиться от этого. Вокруг были лишь горы, ни одного живого существа, только тень, кружившая рядом – Дорос не смотрел в её сторону. От тени исходила сила, а ещё спокойствие и нежность. Он чувствовал нежность так ярко, что это казалось абсурдом, и что-то внутри отзывалось, рвалось к тени, но Дорос заставлял это чувство спрятаться глубже, упиваясь яростью.
Глаза застилала серая пелена, и лишь память подсказывала, какие краски должны быть у мира: у леса — зелень, у снега — белизна. А небо? Днём — лишь голубое полотно, ночью же небо становилось… сапфиром, темным сапфиром с золотыми искрами. Доросу хотелось увидеть ночное небо.
Тень летала вокруг него, иногда большими серыми крыльями закрывая обзор, тогда Дорос падал камнем вниз и снова взлетал. Но тень не отставала, она по-прежнему манила нежностью. Ярость уже не была такое яркой, спокойствие непрошеного спутника делало своё дело, Дорос сдавался.