Драматические произведения. Мемуары
Шрифт:
Тщетные ожидания. Никакого ответаот г-на д'Абанкура. Никакого ответаи от г-на Дюбушажа. Но они исполняли свои министерские обязанности так недолго, что их трудно упрекнуть. Тем временем я досаждал так, что успел ему надоесть, Бонн-Карреру [86] , на которого были возложены важнейшие дела министерства иностранных дел; я добивался, чтобы был выдан залог, а также паспорт для Лаога, коль скоро в чудовищном беспорядке тех дней, к великому сожалению, было не до депеш г-на де Мольда о фальшивомонетчиках, которые выпускали ассигнациии были заключены, по его настоянию, в тюрьму в Голландии, но их старались вырвать из его рук.
86
Бонн-КаррерГийом
Я до того намозолил глаза Бонн-Карреру, что в одно прекрасное утро он вышел из своего кабинета и спустился к министру, чтобы уладить с ним вопрос об обеспечении, требуемом г-ном Дюрвеемдля выдачи залога, но когда он взялся за дверь, ему на моих глазах вдруг стало так плохо, что я, забыв обо всем, поспешил оказать ему помощь и не думал уже ни о чем, кроме этого злосчастного приступа, который уложил его на десять дней в постель и надолго задержал отправку желаемого залога.
Вернувшись домой, я подумал: вот уж, поистине, проклятье! Люди, события, сама природа — все против меня.
Тридцать первого июля я все же добился паспорта для г-на де Лаога и короткого письма, адресованного г-ну де Мольду; залогом, однако, и не пахло. Все было в таком чудовищном беспорядке, что больше четырех часов ушло на тщетные поиски депеш г-на де Мольда и на то, чтобы найти в столе некоего г-на Лебренадокументы на шесть тысяч флоринов, данных в долг от моего имени этому послу, когда он арестовал фальшивомонетчиков, поскольку мне необходимо было получить хотя бы эти деньги, без которых г-н де Лаог не мог выехать, так как на все остальные был наложен арест.
Задолжай мне эти деньги военное ведомство, я ничуть не сомневаюсь, что неумолимый г-н Вошельотказал бы в моей просьбе, сославшись на протест господина Провена!
Я сказал всем, что г-н Лаог уезжает, чтобы наладить доставку ружей. Поскольку он не трогался из Парижа, ожидая вместе со мной этого нескончаемого залога, пошли разговоры, что я задерживаю г-на де Лаога и явно не хочу, чтобы в момент, когда враг вступил во Францию [87] и нашим солдатам повсюду не хватает оружия, оно было доставлено! Меня предупреждали со всех сторон.
87
…в момент, когда враг вступил во Францию… — 25 июля 1792 года герцог Брауншвейгский, командующий австрийской и прусской армиями, обратился с манифестом к жителям Франции, объявляя, что военные действия коалиции ставят перед собой цель «прекратить анархию внутри Франции, покончить с нападками на трон и алтарь, восстановить законную власть, возвратить королю безопасность и свободу». В начале августа войска коалиций перешли границу Франции, 23 августа они без боя взяли Лонгви и осадили Верден, который пал 2 сентября.
Я попросил моего друга отправиться в Гаври подождать там, пока мне удастся преодолеть все препоны, связанные с чудовищным беспорядком министерского делопроизводства, чтобы его отъезд умерил народное возмущение. С грустью покинул он Париж, умоляя меня не успокаиваться, пока я не добьюсь залога, без которого все его шаги будут напрасны.
Наконец 7 августа, в первый же день, когда г-н де Сент-Круапоявился в министерстве иностранных дел, я направил ему письмо, которое надлежит привести здесь, дабы показать, что, пока меня обвиняли в измене гражданскому долгу и предательстве, я ни на минуту не прекращал своих усилий.
«Господину де Сент-Круа, министру иностранных дел.
Париж, 7 августа 1792 года.
Сударь!
Посылая Вам памятную записку, ранее врученную г-ну Дюбушажу, о состоянии такого неотложного дела, каким является доставка голландских ружей, я имею честь Вас заверить, что вот уже четыре с половиной месяца каждый пустяк, связанный с этими ружьями, стоит мне двухнедельных просьб и по меньшей мере двадцати бесполезных посещений министерства; это какое-то проклятье. Вот Вам последний пример.
Восемнадцатого июля оба министра — министр
В момент, когда хватаются за любой предлог, чтобы обвинить министров, не станем подавать жгучему недоброжелательству столь серьезных поводов.
Давайте действовать, я заклинаю Вас. Я жду ваших распоряжений с нетерпением, от которого моя кровь вскипает, как кровь святого Януария!
Примите почтительный поклон от
Подпись: Бомарше».
С 7 по 16 августа я не получил ответа ни от кого: ни один министр мне не написал, зато заговорил народ. В ужасный день 10 августа [88] жители Сент-Антуанского предместья кричали, шагая по улицам: «Как нам защищаться? У нас есть только пики и нет ни единого ружья!»Агитаторы твердили им: «Этот негодяй Бомарше, этот враг отечества задерживает шестьдесят тысяч ружей в Голландии, это он препятствует их доставке». Другие, подобно эху, откликались: «Нет, все обстоит куда хуже! Он прячет эти ружья в своих подвалах, они нужны, чтобы нас всех уничтожить!» А женщины, надрывая глотки, вопили: «Поджечь его дом!»
88
В ужасный день 10 августа… — 10 августа 1792 года Тюильрийский дворец был взят народом. Король искал спасения в Законодательном собрании, которое приняло декрет об отрешении Людовика XVI от власти и объявлении его и королевской семьи заложниками. Было решено созвать Национальный конвент. Исполнительная власть была вручена Временному исполнительному комитету, куда вошли недавно уволенные королем министры Ролан, Клавьер и Серван, а также Монж и Лебрен. Во главе Совета встал Дантон.
В субботу 11 августа ко мне пришли утром сказать, что враги с адским умыслом морочат голову женщинам у ворот Сен-Поль, настраивая их против меня; и если будет так продолжаться, не исключено, что народ из предместий явится грабить мой дом.
— Я ничем не могу им помешать, — ответил я, — моим врагам только это и нужно. Но пусть будет спасен хотя бы этот портфель с оправдательными документами: если я погибну, его найдут.
О французские граждане! В этом портфеле были бумаги, с которыми я вас только что ознакомил, а также те, которые последуют.
Нужно ли повторять то, что было напечатано об этом событии в августе прошлого года? Я обрисовал моей дочери, чтобы она была в курсе, ужасные подробности случившегося: я послал ей в Гавр, где она находилась вместе с матерью, это письмо; одиннадцать дней его задерживали на почте: оно было вскрыто в соответствии с законом, усматривающим гнусного преступника во всяком, кто этот закон нарушит; с него была снята копия, опубликована, она ходит по рукам, не в моей власти что-либо там изменить; письмо существует, и мне скажут, что впоследствии я рад бы был его улучшить.