Dreamboat 1

Петушков Сергей Анатольевич

– А ну встать, как положено, мерзавец!
– рявкнул Малинин разъяренным офицерским басом, и белесый хорунжий едва не обмочился, а похохатывающие солдаты враз присмирели и изобразили строевую стойку.
– Как стоишь, сволочь, а ну смирно! С тобой целый капитан разговаривает!

Со стороны они смотрелись весьма колоритно: отряд красномордых, раскормленных карателей и пропыленная, измотанная долгим преследованием пятёрка малининцев. Однако лишь полный идеалист рискнул бы сейчас поставить на красномордых и сытых казачков. И численный перевес не являлся определяющим фактором.

Солнце резвилось, светило слишком игриво и радостно, о чём-то своем щебетала птичье сборище,

а опьяняющий, дурманящий ноздри аромат степных трав провоцировал весьма романтическое настроение. Юрий Антонович Перевезенцев, Новоелизаветинский поэт и прозаик сказал бы высокопарным слогом, поэтической строфой припечатал: "В такой замечательный летний день так не хочется умирать!". Как будто радостное или, наоборот, печальное состояние природы имеет способность определять время, когда смерть похлопает по плечу костлявой рукой. Понятное дело, никто не спрашивает у курицы о её планах на день: имеет ли она желание попасть сегодня в суп, или, может быть, возражает. Курица - она и есть курица. Участь её предрешена. И мнение комбедовцев тоже не интересовало казаков: хотят ли они быть расстрелянными именно сейчас или нет, - роли не играет. Пока господа офицеры бранятся, пусть используют последние минуты по своему усмотрению: на небо посмотрят, вспомнят прошедшую жизнь, или молитву творят. Но вот каратели уж совершенно определённо не планировали на сегодня таких эксцессов, как возможная смерть. Причём, не от большевистской пули, а от своих. Малининской же пятерке играться со смертью в гляделки было в полной мере обыденно и вполне привычно, капитану достаточно лишь сигнал подать - и завертится кровавая карусель. Сборищу дворовых псов весьма затруднительно одолеть пятерых озлобленных матёрых волков.

Афоня неодобрительно покачал головой, но карабин незаметно изготовил к бою, и другие офицеры разведгруппы положили руки на кобуры.

– Верно, ваше благородие, - степенно проговорил пожилой урядник.
– Зверствовать ни к чему, лишнее. Заряжай!
– зычно скомандовал он солдатам. Противно и нестройно заклацали затворы, загоняя патроны в патронники: вверх, на себя, от себя, вниз.

– Целься!

– Оставить!
– резко шагнул навстречу поднявшимся в горизонтальное положение стволам Малинин, и добавил уже неуставное.
– Совсем офонаренели, скоты?!!! Разряжай!!!

– Нельзя никак, ваше благородие, - рассудительность заметил урядник.
– Краснопузых кончить необходимо. Иначе они завтра нам в спину стрелять станут.

Возможно, урядник был прав. Возможно. Если сегодня отпустить троих - завтра их будет уже тридцать три. Или даже сто тридцать три. Но не урядника пятые сутки кряду преследовали лучшие следопыты красных. Не на блондинистого хорунжего ставили пулеметные засады, не этих бойцов с безоружным "мирняком" мариновали в болотах, словно переспелую клюкву. Боевой русский офицер, считал Малинин, не опустится до расстрела мирных крестьян, даже если они действительно имеют какое-то отношение к красным. Каждому своё: кому с частями особого назначения силами меряться, куражом тягаться, а кому экзекуциями заниматься. Только лучше им не встречаться.

– Молчать!
– взбешенным бультерьером рявкнул Малинин.
– Пшли вон!

– Гляди, вашбродь, тебе жить, - с нескрываемым презрением сказал урядник. Каратели развернулись и быстро пошли прочь.

– Патронов у нас практически нет, эти не дадут, - задумчиво кивнул Афоня в спины уходящим.
– А красные могут прийти по нашему следу, и против них нам обороняться нечем. Перебьют нас - и завтра хорунжий сотоварищи вернутся, тогда уж за нас рассчитаются: не троих, а полдеревни перебьют, остальных пороть станут. И, между прочим,

будут правы.

– И что?
– резко обернулся к якуту Малинин, сверкая яростью.
– Предложения?

– Никаких, - спокойно ответил Афоня.
– Только констатация факта. Ты же знаешь, командир, что прав, и я знаю, и ребята, мы все тебя понимаем и поступили бы точно также. Но в настоящее время ситуация патовая.

Подполковник Вешнивецкий научил якута многомудрой игре в шахматы и теперь Афоня перемежал свою речь непонятными для некоторых, кроме железки и виста ничего не признающих, терминами.

– Нужно уходить, - сказал якут.
– Но "мирняк" ты без защиты оставить не можешь, а красные могут появиться с минуты на минуту...
– Он не договорил, рассусоливать не было нужды - они мыслили одинаково.

– Прав твой солдат, ваше благородие, - неожиданно подал голос один из приговоренных, хмурый пожилой мужик, с разбитым лицом и свежим рубцом через щеку, хорошо глаз не выбили, - следом нагайки.
– Ты пришёл и ушёл, благородство сегодня проявил, а они завтра вернутся, когда тебя рядом не будет. Они от крови пьяные, от безнаказанности, вот и учинят смертоубийство и разорение. А ты, видать, кровушки досыта напился, не веселит она тебя более.

– Что?
– резко обернулся Малинин.

– Видок у вас тот ещё, - как ни в чем не бывало, продолжал мужик.
– Потрёпанный, пропыленный весь. Только вы не пораженцы и не дезертиры, ты, например, вашбродь, побриться не забыл. Вас пятеро: четыре офицера и только один солдат. У каждого по два ливольверта, у солдата не трехлинейка, а кавалерийский карабин. Ходите вы слишком легко, невесомо, бесшумно. Без лошадей, значит, по лесу двигались. Патронов у вас нет, стало быть, расстреляли все. Мирных не трогаете...

– Продолжай!
– кивнул Малинин.

– Из тыла Красной Армии идёте, - сказал мужик.
– Какую- то большую пакость сотворили. Каратели - это так, нашим на один зубок, а вот вас надо в первую очередь истреблять, вы опасные.

– Не боишься мне такое говорить?
– Прищурился зло Малинин.

– А ты, вашбродь, руки об меня марать побрезгуешь. Да и не интересен я тебе. Не твоего уровня противник.

Малинин бессильно скрипнул зубами. Очень хотелось надавать наглецу по сусалам, только это не выход, да и не станет он мордовать безоружного и заведомо слабого, тут хуторянин прав. Не так их воспитывал подполковник Вешнивецкий. Малинин отвернулся.

– Ты бы, мил человек, помолчал, что ли, не гневил Бога, - ненавязчиво ввинтился в разговор юрким ужом Афоня.
– Грубишь, издеваешься, а мы тебя, вроде как, не обижали. Если ты храбрый да удалой - беги домой, хватай ружьё да возвращайся силами меряться, чего языком зря молоть. Постреляешь нас - вот и выйдет тебе удача и полное удовольствие.

Мужик усмехнулся нехорошо.

– Нет уж, дурных ищите-свищите поодаль. Я супротив вас много не сделаю, обожду.

– Валяй, - устало махнул рукой Малинин.
– Если вдруг в спину задумаешь стрелять - не взыщи!

Громко застучали копыта - это уходила разъярённая полусотня карателей. Казаки были злые, не вкусившие комиссарской крови, не потешившие душу, проклиная, вероятно, чистоплюйство и глупую привередливость капитана Малинина. Он не сомневался, что завтра же об этой его, с их точки зрения, глупой выходке будет доложено по начальству, а ещё через некоторое время станет известно всей армии, да ещё с таким подробностями, про которые он и сам до сих пор не догадывался. Только на это Малинину было глубоко начхать, его сейчас больше всего беспокоили обстановка и состояние собственного подразделения.