Dreamboat 1
Шрифт:
До Афанасьево, где проживали родственники Семена Яковлевича Ливкина расстояние не слишком велико, верст десять, штабс-капитан преодолел его достаточно быстро, пересек узкий ручей, выехал на пригорок и перешёл на шаг. Лес остался позади, река Воря, делая в этом месте изрядную петлю, убегала дальше к горизонту. Деревня была небольшой: дворов в двадцать, нужный ему, если верить беглому ювелирных дел мастеру, предпоследний. Северианов медленно ехал по главной и единственной улице, все ещё пребывая в мечтательно-восторженном настроении.
Конь прядал ушами, насторожившись, подергивал ими из стороны в сторону, вперед идти не хотел, Северианов, враз лишившись мечтательности, мгновенно посерьёзнел, спешился, не доезжая, повел в поводу, внимательно осматриваясь. Мертвая, тревожная тишина стояла вокруг, деревня словно вымерла. Ни одного человека. Подозрительно молчат собаки. Вообще, никакого движения, никакой активности.
Признаки засады. Его видели, спускающимся с пригорка. Одинокий конный офицер...
Человек
– вопрос второстепенный, разберемся по ходу действия, решил Северианов, привязал коня и последующие пятьдесят саженей передвигался сторожко крадучись, ожидая выстрела из-за ближайшего плетня. К нужному дому решил подойти не с фасада, а со стороны хозяйственных построек и огорода. Зажав в правой руке наган, штабс-капитан бесшумно приближался, крался, поднимая ногу выше травы, чтобы не шуршала, ставя на носок, и затем плавно опуская на каблук. Заходил с подветренной стороны и сразу почувствовал лёгкий аромат махорочного духа, самогонки и старых портянок. Подобрался к дровяному сараю, неслышной тенью проскользил вдоль стены дома.
Он не ошибся: за поленницей лузгал семечки колоритный персонаж почти двухметрового роста, в купеческом картузе и цветастой рубахе навыпуск. Винтовочный обрез он положил на верхние поленья, держа под прицелом калитку и, в принципе, расположился весьма грамотно: с улицы его видно не было, зато с данной позиции вход - как на ладони. Зажав рукоятку изувеченной трехлинейки в правой руке, левой неспешно доставал из кармана сразу горсть подсолнечных семян, закидывал в рот, лениво разгрызал передними зубами по одному и нехотя сплевывал шелуху на носки сапог. Сытым презрительным взглядом ощупывал пространство за калиткой и явно ждал Северианова. Поднял ствол обреза вверх, неохотно почесал дулом копну пшеничных нестриженных волос за ухом, широко, театрально зевнул. Мягко ступая, штабс-капитан неслышно приближался сзади к любителю семечек. Крепкое благоухание свежеупотребленного самогона щекотало ноздри, Северианов резко ткнул мыском правого сапога под коленку противника, осаживая вниз и лишая равновесия, одновременно прихватив локтевым сгибом горло, прижал грудью, резко выдернул на себя, надавил. Противник захрипел, выгнулся дугой, засучил ногами, потрепыхался в удушающем железном захвате и затих. Оттащив тело за сарай, Северианов аккуратно, стараясь не произвести совершенно никакого шума, быстро, но неслышно: мягко, по-кошачьи влетел на крыльцо, так, что ни одна досочка не скрипнула. Взялся за ручку, прижался к стене, прислушался. Дверь открывалась наружу, Северианов легко потянул на себя, выждал секунду. Ничего не произошло, тогда он тихо и очень аккуратно, на носочках проник в полутемные сенцы, сделал три шага. Дверь в комнаты открывалась вовнутрь, Северианов изготовился к бою. В том, что в доме находятся посторонние вооруженные люди, мягко говоря, не желающие ему ничего хорошего, он ни капли не сомневался. На фоне дверного проёма входящий человек является замечательной мишенью. Северианов, толкнув дверь от себя, кувыркнулся через правое плечо вперёд-наискосок, пересекая дверной проем по диагонали. Шуму вышло не больше, чем, если бы вместо человека прокатился большой шерстяной клубок, лишь легкое колебание воздуха, никто внимания не подумал обратить, а когда штабс-капитан вышел из кувырка в полуприсяд и открыл огонь, было уже поздно.
Семен Яковлевич Ливкин сидел на старой, едва дышащей табуретке и представлял собой весьма плачевное зрелище: разбитое свекольного оттенка лицо, мутные перламутровые глаза, казалось, выкатились из глазниц, дыхание сиплое, словно Семену Яковлевичу мучительно не хватает воздуха. Мокрые слипшиеся волосы. Огромный кровоподтек на левой скуле. Связанные за спиной кисти рук. Разорванная сорочка. Очередной абориген лицом напоминающий довольного питекантропа с большим любопытством водил перед глазами Семена Яковлевича лезвием самодельной финки, словно хирург перед сложнейшей лицевой операцией; а напротив них гордо восседал Петр Кузьмич Топчин, лениво постукивая стволом маузера К-96 по левой ладони. Феникс восстал из пепла, Топчин вновь превратился из дрожащей ничтожной развалины в грозного бандитского главаря, атамана шайки. Мысль подобна птице, промелькнет - и не заметишь. Она возникла в голове сама перед нажатием на спусковой крючок револьвера: "Предупреждал ведь, не попадайся вдругорядь, теперь сам виноват, выбор сделал". Дуло нагана дважды сверкнуло огнем. Два выстрела - две пораженные цели. Продолжая движение, Северианов перекатился, изогнувшись, выпрыгнул в стойку, одновременно распахивая дверь в соседнюю комнату. Здесь тоже картина, достойная пера Николая Васильевича Гоголя из серии "немая сцена": связанные хозяева под прицелом жирного детины, успевшего обернуться на грохот пальбы. "Весьма скверно, боец, - немым укором прозвучал в голове
– Ты стал слишком часто стрелять, Николай". Детину швырнуло назад, обрез с изящным пируэтом отлетел в угол. Несколькими ударами ножа Северианов располосовал стягивающие руки веревки, вернулся назад, к Ливкину.
Беглый ювелир нервными глотками пил воду, пил жадно, захлебываясь. Сидевший рядом Северианов безжалостным образом выговаривал ему, словно почтенный глава семейства нашкодившему дитяте.
– Сами виноваты, Семен Яковлевич, умный взрослый человек, пожилой даже, а ведете себя, как чёрт знает что! Понадеялись на авось, вдруг пронесет, минует роковая чаша - и вот Вам пожалуйста. Результат. В прошлый раз я Вас спас - Вам бы тогда еще открыть мне всю правду, рассказать всё, как на духу. Так нет, наговорили кучу никчемностей, по существу ничего, решили - обойдётся! Вам не приходило в голову, что сегодня я мог бы и не оказаться рядом, это просто счастливая случайность - что так вышло. Задержись я на часок - и мы сейчас не беседовали бы с Вами. Вы бы уже совершенно ни с кем и никогда не беседовали.
Вода стекала по подбородку Семена Яковлевича, становилась розовой, не переставая говорить, Северианов тщательно ощупал лицо ювелира, подал очередной стакан воды. Несмотря на кровоподтеки и жалкий, даже страшный вид, серьёзных повреждений он не обнаружил, зубы целы, нос и челюсти в порядке, не переломаны. Семён Яковлевич отделался весьма легко, не смотря на возраст.
Сегодня Северианов говорил с ним значительно жестче, менее почтительно, чем в прошлый раз.
– Семен Яковлевич, милейший Вы мой, поверьте, Вы подвергает свою жизнь весьма значительной опасности, пытаясь играть в кошки-мышки со всеми. Вы уверили меня, что в городе нет драгоценностей, достойных сколь-либо пристального внимания, а ведь это не так!
Увидев, что ювелир готов энергично запротестовать, Северианов умоляюще-резко выбросил левую руку вперёд, раскрытой ладонью вертикально, словно прерывая на корню возможный поток возражений и уверений.
– Подождите! Сначала я выговорю Вам все, что мне ведомо, затем попробуете разуверить меня, так и быстрей, и эффективнее будет. Итак, бандиты не беспричинно наведались к Вам и в первый раз, и сегодня! Это вовсе не случайный налет, Вас грабили под заказ. Разыскивали именно бриллиант, алмаз, изумруд, я в этом не сильно разбираюсь, и именно у Вас. Делайте выводы.
– С чего Вы взяли?
– простонал Семен Яковлевич Ливкин.
– Он рассказал, - Северианов кивнул в сторону убитого Петра Кузьмича Топчина.
– Этот бандит мог наплести Вам чего угодно, не надо все сразу на веру принимать.
Северианов устало и с некоторой даже безысходностью вздохнул.
– Семен Яковлевич, я очень сильно не рекомендую Вам испытывать судьбу в третий раз, Вас просто банально убьют! Я понимаю Ваше положение: хочется и в живых остаться, и тайну сохранить. Но уж поверьте, шансов у Вас очень и очень немного. Этот человек не лгал, не в том он положении находился, чтобы лгать! Рассказал немного, так как сам практически не знал ничего. Но кто-то уверен, что некий драгоценный камень находится у Вас и нанял бандитов добыть сей камень.
– Не может быть! Нет!
– ювелир рыдал почти искренне, в другое время Северианов бы ему поверил.
– Рассказывайте! Успокойтесь, выпейте ещё воды, можете чего покрепче, припомните все, чего запамятовали или желаете утаить - и рассказывайте. Не сопротивляйтесь, Семен Яковлевич, я Вам не враг, скорее, наоборот. Если хотите передохнуть - извольте, но потом все равно рассказать придётся. Я не тороплю, но без ответов на вопросы не уеду.
Свояк Семена Яковлевича Ливкина Мирон Савельевич Смолин, хозяин дома, мужиком оказался крепким, к тому же деревенская жизнь, щедро сдобренная визитами белых, красных, зелёных и прочих джентльменов удачи с большой и малой дорог, весьма закалила мужа сестры жены ювелира, а также его супругу, научив относиться к подобным визитам философски, то есть с известной долей терпимости и непротивления злу насилием. Потому от перенесенных переживаний и притеснений Мирон Савельевич оправился очень быстро, значительно раньше Семена Яковлевича, и сейчас на столе появились бутыль самогона, чугунок картошки, свежезарезанное сало, домашняя колбаса, хлеб и большой кувшин кваса. Переодетый в чистую рубашку, с вымытой и перебинтованной головой Ливкин употреблял второй стакан ароматного кукурузного первача, шумно дышал и смотрел на Северианов хитро-виноватым взглядом успевшего сбросить добычу карманника, пойманного за руку городовым. Взгляд этот явно не предвещал предельной откровенности со стороны ювелира, и Северианов с досадой подумал, что Семен Яковлевич и на этот раз отделается какой-либо сказочкой, слегка похожей на правду. И что жить ему в таком случае останется совсем недолго.
– Никакого камня у меня нет, - сказал Семен Яковлевич и голос его звучал вполне ровно.
– Нет, и не было. Предполагать можно что угодно, сколь угодно и кем угодно, но от этого желаемое, увы, не делается достижимым. Не смотрите на меня Фомой неверующим, господин штабс-капитан, я говорю чистую правду! Разговорами сыт не будешь, а предположения в карман не положишь. Слова вызывают ощущения, ровно ничем не уступающие и даже иногда превосходящие реальные. Но материальными, увы, не делающимися.