Dreamboat 1
Шрифт:
Это были письма. Личные письма, ни в коем случае не предназначенные для глаз постороннего. Читать их, вторгаться в чужую жизнь, в чужие страсти, чужие отношения, возможно, ворошить чужое грязное белье Северианову ужасно не хотелось. Не любил он душевного стриптиза. Стараясь абстрагироваться от личности автора, штабс-капитан быстро пробежал глазами содержимое.
В сущности, там не было ничего запредельного. Высокопарные слезливые фразы, сравнения, полные обожания, душещипательные монологи. Ситуация весьма распространённая, встречающаяся настолько часто, что стала банальной и даже привычной. Любовный треугольник: двое мужчин любят некую женщину, она поначалу отдаёт предпочтение одному, впоследствии раскаивается. "... Моя душа безумно устала, ему всё равно, его больше не трогает моя любовь. Получив меня, он утратил всякий интерес, посчитав меня лишь вещью, принадлежащей ему безраздельно на законных основаниях, и относится соответствующе. Единственное, кого Дмитрий способен любить - так это самого себя, а моя слабость к нему, страсть, верность лишь тешат
Чувственные признания, слова нежности возымели действие, женщина отвечала все более пылко. "... Как же мне тебя не хватает рядом, аромата твоего тела, запаха твоих волос, твоих нежных, уютных объятий, в которых я хочу засыпать и просыпаться в них же. Это просто колдовство, сказка, волнующее волшебство сладострастного упоения! Милый, милый мой Владимир, ты открыл для меня новую жизнь. Ты стал всем: днем, ночью, моей мечтой и реальностью, моим прошлым, настоящим и будущим. Без тебя я не вижу себя, не чувствую, не знаю. Без тебя меня нет. Только теперь я понимаю, что ждала тебя. Ждала всю жизнь, знала, что однажды ты придешь и скажешь: "Я тот, кого ты искала". Ты - мужчина. Мужчина Моей Мечты. Мой ласковый и нежный. Мой далекий и близкий. Мой серьезный и такой забавный. Мой дерзкий и непредсказуемый. Мой...".
Прочие письма были подобного же содержания: пылкие слова любви, состязание в весьма откровенных комплиментах, жалобы женщины на "третьего лишнего", по всей вероятности, третьего на фотографической карточке, Дмитрия, супруга Жени. Датированы были: первое - августом 1912 года, последнее - мартом 1913-го. Это последнее, написанное Женей Владимиру, весьма сумбурное, сильно отличалось от предыдущих. В нем была мучительная боль расставания, скорбь, граничащая с отчаянием. Что-то произошло, понял Северианов.
"... Я знаю, что ты прочитаешь это письмо. Прочитаешь и поймешь, что все зря. Наша встреча - не случайность, и ты навсегда останешься для меня самым лучшим и самым любимым. Ты бесконечно будешь в моих мыслях, мечтах, в моём сердце. Я не стану бежать от себя и своих чувств, буду безумно скучать по тебе, шептать твоё имя, забыв, что в ответ не услышу твоего голоса, сходить с ума без твоих поцелуев, не ведая того, где ты и с кем. У меня никто не сможет отнять память о тебе, самый желанный сон принесет долгожданную встречу с тобой - мою новую жизнь и мою мечту. Я никогда не думала, не полагала, в мыслях
Фотография, письма - прекраснодушный сувенир из прежнего. Прежнего другого человека, совершенно непохожего на председателя Новоелизаветинской ЧК Антона Семёновича Житина. Кто был тот Владимир из 1912 года, внешне напоминающий квартиранта Авдотьи Терентьевны? Или это один и тот же человек? Пылкий и ранимый влюбленный, судя по письмам, страдающий от нежных, переполняющих его чувств к некоей Жене?
Зловещим натюрмортом, хоть сейчас картину пиши, раскинулись на столе результаты обыска. Книга Николая Васильевича Гоголя, принадлежащая неизвестному Владимиру Федоровичу Белогорцеву-Архангельскому, россыпь золотых украшений, пачка любовных писем и поверх всего - фотографическая карточка неизвестной троицы. Возможно ли собираясь исчезнуть, уходя в бега, бросить всё это? Ценности, по всей вероятности, да, хотя, разумеется, жалко до невозможности, а вот память о прекрасной возлюбленной - Жене? Письма и фотографию, бережно хранимые на протяжении шести лет?
Авдотья Терентьевна, как заворожённая, рассматривала этот натюрморт, и лицо её выражало сложную гамму чувств: от легкого тревожного беспокойства и малой толики надежды до полного и совершенно безнадежного отчаяния.
– Вы знали о сокрытых ценностях?
– спросил Северианов. Хозяйка, продолжая неотрывно изучать плоды розыскных действий штабс-капитана, смогла лишь отрицательно мотнуть головой, язык не повиновался, приклеился к нёбу, слова застревали в горле, не могли прорваться наружу. Северианов, впрочем, в ответе не сомневался, он с сочувственным сожалением посмотрел на Авдотью Терентьевну.
– Вы, конечно, можете продолжать дожидаться возвращения возлюбленного, дело Ваше, и только Ваше. Только вот это, - он постучал по столу указательным пальцем, - по доброй воле не бросают. Скорее всего, Антон Семёнович Житин сюда больше не вернётся. Никогда. Я полагаю, его уже нет в живых.
Глава
– Ситуация весьма аппетитная, Петр Петрович, соблазнительная, просто конфетка, мармелад!
– вожделенно прикрыв глаза, капитан Марин, казалось, погрузился в сладкие грёзы, мечтания, строя воздушные замки и вынашивая прямо таки фантастические планы. Его холёный дворянский профиль в слабом контражуре лампы выглядел скульптурно величественным. Гладко зачесанные назад волосы, высокий открытый лоб, умные проницательные глаза. Миниатюрный, едва заметный косой шрам под нижней губой общего впечатления не портил, однако непроизвольно привлекал к себе внимание, делая лицо капитана приземленным, обыденным. Марин задумчиво сильными пальцами правой руки сделал несколько вращательных движений бокалом, наблюдая, как коньяк чуть-чуть покрыл стенки, поднес к губам, с вкусной эмоциональной страстностью втянул ноздрями пряный аромат шоколада, легкие цветочно-ванильные тона, прелесть тона чернослива с едва уловимыми кофейными, ореховыми и древесными оттенками. Слегка пригубил, только чтобы язык намочить, поставил на столик.
– Нет, честное слово, очень заманчивая ситуация.
Никольский не отвечал, ждал рассуждений капитана. С умным человеком - и ошибиться не грех. Потому как в компании дурака ошибка стремительно перерастает в трагедию, казнь египетскую, катастрофу вселенского масштаба, тогда как в обществе умного - легко исправима. И ещё умный человек в сложных ситуациях никогда не спешит, ибо спешка нужна совершенно в иных случаях. При адюльтере с чужой супругой, например. Ибо в контрразведывательных делах за излишнюю спешку приходится расплачиваться неизмеримо дорого. Как за лихую ресторанную гулянку с цыганами и битьем зеркал. Потому что торопливость, горячка, аврал лишают возможности взвешено подойти к решению проблемы, трезво оценить ситуацию; а быстрые и необдуманные действия способны принести вреда неизмеримо больше, чем пользы.
Со стороны вполне могло показаться, что восторги капитана относятся к ароматным ноткам коньяка. Вытянутая тюльпаном форма бокала искусно подчёркивала благородство и сложность букета, помогая ему раскрыться, выдать всю сложность, богатство, зрелость и гармоничность. Если бы на месте Марина сейчас находился скептик и циник, он бы заверил, что коньяк пахнет клопами, жизнелюб и оптимист, наоборот, возразил бы: это настоящие клопы должны пахнуть коньяком. Однако, в кабинете начальника контрразведки даже самые бесстыжие циники и самые оптимистичные жизнелюбы, которых принято называть "душа общества", как правило, воздерживались от подобных острот.
Пётр Петрович сегодня изрядно расщедрился, и вдобавок к коньяку, угощал подчиненного сигарами. Словно подчеркивал: в данный момент они - не начальник и подчиненный, а два закадычных приятеля, делающих общее дело, и он, Никольский, даже признает в отдельных случаях превосходство капитана. Прямым, цилиндрической формы Parejos подполковник предпочитал "эдакие изюминки" - фигурные Figurados. Марин с тщательной аристократической решительностью срезал шапочку, стараясь не повредить покров табачного листа и сделал "холодную" затяжку, чтобы понять, как сигара будет тянуться, а также оценить вкус незажжённого табака. Затем, держа сигару в руке под углом к пламени, постепенно разжёг срез, начиная от центра, где расположен наименее горючий лист, и передвигая зону огня к краям. Дождавшись, когда вся поверхность разгорится, сделал первую сладкую затяжку, всем видом выказывая восхищение.