Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда
Шрифт:
— Мили! Какими это судьбами? — сказал изумлённый Гарри, — куда ты отправляешься?
— Иду на почтовую станцию. Хотели было заложить телегу для меня. « Но, — помилуйте, — сказала я, — зачем Господь-то дал нам ноги»? Нет, пока в силах ходить, я не хочу, чтоб меня возили животные. И к тому же, душа моя, в такое утро и но такой дороге приятно прогуляться: между этими деревьями, так вот и слышится голос Господень. Но, праведное Небо! Что же это сталось с лицом-то твоим?
— Это Том Гордон, будь он проклят! — сказал Гарри.
— Ради Бога, не говорите таких слов, — сказала Мили, наставительным тоном, на который, между всеми членами, составлявшими господскую прислугу, она имела право по своим летам и степенности.
— Я хочу, я буду говорить! И почему же нельзя мне этого говорить? Я больше не хочу быть хорошим человеком.
— А разве ты поможешь себе, сделавшись дурным? Ненавидя Тома Гордона, неужели ты захочешь действовать, подобно ему?
— Нет! — отвечал Гарри, — я не хочу быть таким, как Том Гордон; я хочу только отомстить за себя! Дрэд сегодня снова со мной разговаривал. Каждый раз он пробуждает в душе моей такие чувства, что самая жизнь становится в тягость; я не в силах переносить такое положение.
— Друг мой, — сказала Мили, — остерегайся этого человека. Держись от него как можно дальше. Он находится в Синайской пустыне; он блуждает во мраке и буре. В одном только Небесном Иерусалиме можно быть свободным; поэтому не обращай внимания на то, что случается здесь — на земле.
— Да, да, тётушка Мили, это всё прекрасно для такой старухи, как ты; но твои слова ни под каким видом не могут согласоваться с понятиями молодого человека, как я.
— Что вам до того, что случается за земле, — набожно продолжала Мили, — все пути ведут к Царствию Небесному, и этому царствию не будет конца. Друг мой, — продолжала она, торжественным тоном, — я не ребёнок, я знаю, что говорю и делаю. Я работаю не для мисс Лу, но для Господа Иисуса, и, поверь, Он воздаст мне по делам моим лучше всякого человека.
— Всё это прекрасно, — сказал Гарри, несколько поколебленный, но не убеждённый, — но мне бесполезно действовать как-нибудь иначе. Имея такие чувства, ты должна быть счастлива, Мили; но я их не могу иметь.
— Во всяком случае, друг мой, не делай ничего безрассудного: не слушай
— Да, — сказал Гарри, — я вижу, что всё это сумасшествие, чистое сумасшествие; — бесполезно думать, бесполезно говорить об этом. Прощай, тётушка Мили. Мир с тобой!
Сказав это, молодой человек тронул с места свою лошадь и вскоре скрылся из виду.
Мы обязаны теперь нашим читателям несколькими объяснительными словами относительно нового лица, введённого в этот рассказ; и поэтому должны воротиться немного назад и сослаться на некоторые грустные исторические события. Многим казалось загадочным, каким образом система невольничества в Америке соединила в себе две очевидные несообразности: закон о невольническом уложении, более жестоком, чем во всякой другой цивилизованной нации, — с мягким исполнением этого закона, по крайней мере столь же мягким, как и во всякой другой стране. Справка в истории покажет нам, что жестокость закона проистекала именно вследствие мягкого его применения к делу. Невольники в течение первых лет привоза их в Южную Каролину пользовались многими привилегиями. Те из них, которые жили в образованных семействах и имели желание учиться, научались читать и писать. Полная свобода дана была им присутствовать при отправлении богослужения на религиозных и других собраниях, не допуская в них свидетелей из белых. Многие пользовались особым доверием владельцев и занимали хорошие места. Следствием этого было развитие во многих из них в значительной степени умственных способностей и сознания своего достоинства. Между ними появлялись люди дельные, мыслящие, энергические, с постоянно напряжённым слухом и зрением, с умами, во всякое время готовыми рассуждать и делать сравнения. Когда рассуждения о присоединении Миссури к невольническим штатам произвели волнение во всех частях Союзных Штатов, между неграми отыскались люди с необычайным умом и силою воли, люди, которые невольным образом были свидетелями различных сцен и слушателями различных речей. Рассуждения об участи негров печатались в газетах; а всё, что печаталось в газетах, становилось новым предметом рассуждений у дверей почтовой конторы, в тавернах, у буфетов, за зваными обедами, где слуги-негры, стоявшие за стульями, слышали всё, что говорилось. Свободный негр, в городе Чарльстоне, слывший под названием Датчанина Вези, отважился воспользоваться электрическим током в нависшей таким образом туче. Он составил неудачный план, в роде подражания примеру, показанному американским племенем, план, целью которого была независимость негров. Сведения наши об этом человеке заимствованы исключительно из печатных донесений мирных судей, сообщивших весь ход дела, в котором негр этот был главным лицом, и действовавших, не без причины, с некоторым пристрастием в его пользу. Они утверждают, что негр этот был привезён в Америку каким-то капитаном Вези, молодым человеком, отличавшимся красотой и обширным умом, и что в течение двадцати лет он казался самым преданным невольником. Но, выиграв однажды в лотерею полторы тысячи долларов, он откупился, и работал в качестве плотника, в городе Чарльстоне. Он отличался силой и деятельностью и, как утверждает донесение, пользовался такой безукоризненной репутацией и таким доверием со стороны белых, что когда его обвинили, — то обвинению не только не верили, но даже в течение нескольких дней его не подвергали аресту; он был непрекосновенен до тех пор, когда преступление сделалось слишком очевидным, чтобы сомневаться. " Трудно представить себе, — говорится в донесениях, — какая причина заставила его вступить в такой заговор; никто бы не узнал её, если б один из свидетелей не объявил, что Вези имел детей, которые все были невольники, и что, при одном случае Вези выразил желание освободить их. Эту улику Вези подтвердил во время допроса". Вези углублён был в проект возбуждения и одушевления негров на это предприятие более четырёх лет, и во всё это время беспрестанно изыскивал случаи воодушевить своих единоплеменников. Речи в Конгрессе тех лиц, которые сопротивлялись присоединению Миссури к Союзным Штатам, быть может искажённые и перетолкованные в дурную сторону, доставляли ему обширные средства к воспламенению умов чёрного поколения. "Даже проходя по улицам, — говорится в донесении, — не оставался праздным. Если товарищ его кланялся белым, как это вообще делают невольники, он упрекал его. Когда товарищ отвечал ему: «Мы невольники»! — Вези замечал с негодованием и саркастическим тоном: «Вы заслуживаете ими оставаться»!" {Эти слова заимствованы из официальных бумаг.}
В течение некоего времени Вези привлёк на свою сторону пятерых, в своём роде замечательных, негров, имена которых были: Ролла, Нед, Питер, Мондей и Гулла Джек. В официальном донесении об этих лицах говорится: " В выборе сообщников, Вези оказал величайшую проницательность и присутствие здравого смысла. Ролла был предприимчив и отличался необыкновенным самообладанием; смелый и пылкий, он не отступал от цели при виде опасности. Наружность Неда показывала, что это был человек с крепкими нервами и отчаянной храбрости. Питер был неустрашим и решителен, верен данному слову и осторожен в словах, там, где требовалось сохранить тайну; его не страшили и не останавливали никакие затруднения; при всей уверенности в успехе, он принимал всевозможные меры к устранению непредвидимых препятствий, и старался открывать все средства, которые могли бы послужить им в пользу. Гулла-Джек, слыл за чародея и притом такого, которого страшатся уроженцы Африки, так охотно верующие в сверхъестественное. Его считали не только неуязвимым, но и умеющим, с помощью своих чар, сообщить другим это свойство; кроме того, он имел возможность снабдить всех своих приверженцев оружием. Это был человек хитрый, жестокий, кровожадный; словом, человек с демонским характером. Трудно вообразить себе его влияние на негров. Модней был твёрд, решителен, скрытен и умён. К сожалению, — продолжало донесение, — должно сказать, что поведение этих людей, кроме Гулла-Джека, почти освобождало их от всякого подозрения. Они пользовались не только безграничным доверием владельцев, но и многими удобствами жизни, и всеми привилегиями, совместными с их положением в обществе. Поведение Гулла-Джека хотя и не отличалось безукоризненностью, но всё же его ни под каким видом нельзя было назвать дурным человеком. Вообще поступки и поведение Вези и пятерых его сообщников могут быть интересны для многих. Вези, являясь к допросу, становился потупив голову, сложив руки на грудь, и, по-видимому, весьма внимательно выслушивал приводимые против него обвинения. Во время допроса свидетелей, он оставался в этом положении; после того ему самому предоставили переспросить их, — что он и сделал. С окончанием допроса, Вези довольно долго говорил пред всем собранием. Когда произнесён был приговор, но лицу Вези катились слёзы. Ролла объявил при допросе, что совершенно не знает, в чём его обвиняют; по его требованию, ему объяснили, и он принял это объяснение с величайшим изумлением. Во всё время допроса он обнаруживал необыкновенное спокойствие и присутствие духа. Когда ему объявили, что он обвинён, и когда посоветовали ему приготовиться к смерти, он казался опять крайне изумлённым, но не обнаружил ни малейших признаков страха. В поведении Неда не было ничего замечательного. Выражение его лица было сурово и неподвижно, даже и после той минуты, когда произнесён был приговор. По его лицу невозможно было заключить или угадать, каковы были его чувства. Не так держал себя Питер Пойс. Его лицо резко обнаруживало чувство обманутых ожиданий, чувство мщения, негодования, и наконец желания узнать, как далёко простиралось открытие заговора. По-видимому, он не страшился последствий, касающихся собственно его личности, и не столько заботился о своей собственной участи, сколько об успехе плана, в который погружён был всею душою. Выражение лица и поза его оставались неизменными даже и в то время, когда читали приговор. Единственными словами его, при удалении из суда, было: " Надеюсь, мне позволено будет до казни, увидеть жену и моё семейство". Эти слова были сказаны вовсе не умоляющим тоном. Приговорённые решительно отказалась сделать новые признания, или сообщить сведения, которые могли бы открыть других сообщников. Питер Пойс строго повелевал им соблюдать молчание: « Не открывайте рта; умрите молча, как, вы увидите, умру я»; и с этой решительностью они встретили свою судьбу. Двадцать два заговорщика были казнены на одной виселице. Питер Пойс был самым деятельным агентом, на котором лежала обязанность собирать сколько можно более приверженцев. У всех главных деятелей были списки лиц, изъявивших согласие присоединиться к ним. Пойс, по словам одного из свидетелей, имел в своём списке больше шестисот имён; но, до последней минуты, он старался соблюсти клятву, данную его сообщникам: не открывать их личностей, так что из всех арестованных, ни один не принадлежал к его партии. В деле, в котором, как полагали, тысячи лиц принимали участие, только тридцать шесть были признаны виновными".
В числе детей Датчанина Вези был мальчик, рождённый от невольницы из племени мандинго. Мальчик этот был любимым сыном отца. Племя мандинго считается лучшим во всей Африке, по уму, по красоте сложения, по непреклонной гордости и энергической натуре. Как невольники, они считались особенно драгоценными для тех владетелей, которые имеют достаточно такта, чтобы управлять ими и ценить их за обширные способности и верность; — но при управлении грубом и жестоком, они бывают мстительны, сварливы и опасны. Этот мальчик, сын Вези, по желанию матери, получил имя Дрэд, имя, весьма обыкновенное между невольниками и преимущественно даваемое детям, одарённым необыкновенною физическою силой. Развитие ума в ребёнке было столь необыкновенно, что между неграми возбуждало изумление. Ещё в ранние годы, он сам собою научился читать, и часто удивлял окружавших его словами, которые вычитывал из книг. Подобно другим детям глубокой и пылкой натуры, он обнаруживал величайшее расположение к религиозности, и нередко своими вопросами и ответами ставил в тупик старых негров. Сын, одарённый от природы такими способностями, не мог не быть предметом гордости и внимания для такого отца, как Датчанин Вези. Между неграми, казалось, господствовало убеждение, что этот ребёнок родился для совершения дел необыкновенных; быть может сильное желание приобрести свободу собственно для развития такого ума, и заставило Датчанина Вези подумать о состоянии невольничества, о страшных стеснениях, налагаемых на разум человека этим состоянием; быть может, что только одно это обстоятельство и породило в его голове план освобождения чёрного племени. Библия, которую Вези постоянно читал, ещё сильнее возбуждала это желание. Он сравнивал своё собственное положение, по воспитанию, поправим и уважению, которыми пользовался между белыми, с положением Моисея между египтянами; и имел убеждение, что, подобно Моисею, он назначен свыше быть избавителем своего народа. В течение процесса заговора, сын его, хотя бывший только десяти лет от роду, пользовался, однако же, особенным доверием своего родителя, который постоянно наказывал
Постоянное усилие выжить оттуда беглецов произвело к этих штатах отдельное сословие, неизвестное до настоящего времени ни в одном христианском государстве, — сословие охотников, которые держали собак, выученных отыскивать мужчин и женщин чёрного племени и, как диких зверей, выгонять их на охотника. Несмотря на то, при всём удобстве такой выдумки, возвращение беглецов из этих укреплений сопряжено с такими издержками и затруднениями, что близость болот постоянно обуздывает сладострастие управляющих. Дрэд взял туда с собой одну вещь — Библию своего отца. В этой книге заключалось для него всё. Но его страстная натура всё умела обращать в орудие своих убеждений и желаний. Глядя за природу во всём её разнообразии, не трудно заметить в ней отражение самых разнообразных мыслей, ощущений и страстей наших. Нам нравится в ней преимущественно то, что согласуется с настроением нашей души. Суровая, недоступная нежным ощущениям душа восхищается шумом водопада, громом снежной лавины, рёвом бури. Так точно и во всём умеет человек находить такие черты, которые особенно близки к его собственному настроению; так Дрэд умел применять к своему положению многое из того, что приходилось ему узнавать из учения методистов, из правил, провозглашавшихся на собраниях и в публичных проповедях. Дрэд слышал, как читали о грозных приговорах, произносимых древними пророками против притеснения и несправедливостей. Он читал о царствах, истреблённых моровою язвою, о страшных бурях, о чуме и саранче; о море, разделённом на двое, по дну которого прошли полчища египетских пленников и в волнах которого погибли их преследователи. Все эти и подобные им исторические воспоминания и нравственные требования глубоко западали в его душу. Отчуждённому от всякого сношения с людьми, по целым неделям не видавшему человеческого лица,— ему чужды были обыденные и прозаические идеи, идеи, которые могли бы охладят его энтузиазм. Нравственность, слышанная, вычитанная и усвоенная им, была высока и чиста, и он, с простодушием ребёнка, не понимал того, как можно допускать отклонения от неё, в пользу обыденных, житейских явлений и мелких расчётов. Он со всем пылом дикаря предался идеям, запавшим в его душу. Самое выражение его мыслей сделалось важным и торжественным сообразно с важностью идей, которыми он был проникнут. Многие выражения были им заимствованы из Библии, с которою он никогда не расставался. Человек, незнакомый с бытом и состоянием негров, не может не заметить, что хотя многие невольники Южных Штатов и не умеют читать Библии, несмотря на то, её сюжеты и содержание распространены между ними до такой степени, что они в разговоры свои нередко вводят библейские изречения. Каково же должно быть влияние этой книги на такую пламенную натуру, при чтении её в уединении, где внимание ничем не развлечено! Неудивительно, что при своём энергичном характере Дрэд умел обратить дикие и непроходимые болота в надёжный и верный приют, — не только для себя, но и для других негров, спасавшихся бегством с окрестных плантаций. Жизнь Дрэда проходила здесь в каком-то мечтательном состоянии. Иногда, скитаясь по этим пустынным местам, он по несколько дней сряду постился и молился, и тогда ему слышались неведомые голоса, и листы библии казались покрытыми какими-то иероглифами. В менее возбуждённом настроении он с обдуманною решимостью пускался на предприятия, необходимые для поддержки его существования. Нельзя сказать, чтоб негры, скрывавшиеся в болотах были совершенно лишены всякого сношения с обществом. Невольники всех соседних плантаций, при всём желании приобрести расположение своих владетелей, в душе ещё более расположены содействовать пользе и выгодам беглецов. Они ясно видят, что на случай затруднительных обстоятельств необходимо иметь друга и защитника в болотах, поэтому нисколько не стесняются, по мере сил и возможности, снабжать беглецов всем, чего последние ни пожелают. Бедные скоттеры, содержатели мелочных лавок в окрестностях плантаций, не стесняются выдавать необходимые товары, на обмен лесной дичи, которою изобилуют болота. Поэтому Дрэд мог приобрести превосходную винтовку, владея которой он никогда не нуждался ни в снарядах, ни в пище. В болотах находились возвышенные места, оказывавшиеся, при некоторой обработке, чрезвычайно плодородными. Подобные места Дрэд обрабатывал или своими руками, или руками беглых, которых принимал под своё покровительство. По своей неусидчивости, он не ограничивался пребыванием в одном только месте; но бродил по всему болотистому пространству в обеих Каролинах и Южной Виргинии, оставаясь на несколько месяцев в одном месте и на несколько в другом. В местах своего пребывания он образовывал некоторого рода поселения из беглых. При одном случае он избавил дрожащую окровавленную мулатку от собак, преследовавших её и загнавших в болота, женился на ней и, по-видимому, питал к ней глубокую любовь. В болоте, примыкавшем к плантации Гордона, он с особенною предусмотрительностью устроил для неё постоянное жилище, и с этого времени сделался известным в той местности более, чем в других. Он обратил всё своё внимание на Гарри, как на человека, которого способности, деятельность и сила характера могли бы сделать из него передового человека между неграми. Гарри, равно как и многие невольники на плантации Гордона, знал о пребывании Дрэда в ближайших окрестностях, часто с ним виделся и говорил. Но никто не обнаружил, что этот факт им известен; хранить тайну составляло отличительную черту в характере невольников. Гарри, одарённый от природы дальновидностью, знал, что его положение было непрочно, что ему необходимо делать снисхождения, которые могли бы послужить ему в пользу в случае его собственного побега. Мелкие торгаши из белых также знали Дрэда, и пока они вели выгодный обмен с ним, он находился вне всякой опасности; короче сказать, Дрэд до такой степени не опасался за свою свободу, что являлся даже на многолюдные собрания и оставлял их без всяких неприятностей. Кажется, этого весьма достаточно о человеке, который должен часто являться на сцене до окончания нашей истории.
Глава XIX.
Летняя беседа в Канеме
В течение немногих дней семейный кружок в Канеме увеличился прибытием сестры Клейтона, — в то самое время когда Карсон, в самом лучшем расположении духа, отправился на северные морские купальни. В ответ на пригласительное письмо Нины, Анна приехала с отцом, который, по обязанностям его служения, должен был находиться в окрестностях этой плантации. Нина приняла сестру Клейтона с обычным радушием, так что Анна весьма скоро и от души полюбила будущую сестру свою, полюбила гораздо больше, чем ожидала. Если б Нина была сама гостьей, то, быть может, гордость не позволяла бы ей быть слишком любезной перед Анной, которой, впрочем, она очень хотела понравиться. Но на этот раз она была хозяйкой дома и имела мавританские понятия о гостеприимстве и привилегиях гостей; а потому беспрестанно занимала мисс Анну разговором, пела для неё, играла на фортепиано, гуляла с ней по саду, показывала аллея, павильоны, цветочный сад, прислуживала в спальне, словом, оказывала тысячи маленьких услуг, тем более очаровательных, что они делались без принуждения. Кроме того, Нина, в маленьком сердце своём, дала себе клятву поколебать горделивую степенность Анны, отнять всякую возможность быть слишком серьёзной и рассудительной, наконец принудить её смеяться и резвиться. Клейтон едва удерживался от улыбки при виде успеха, которым вскоре увенчались усилия Нины. Весёлость Нины, особливо в самой сильной её степени, имела какую-то прилипчивость; она сообщалась всем, её окружавшим, и приводила их в одинаковое с ней расположение духа; так что Анна, в обществе Нины, смеялась над всем и над ничем, единственно потому, что чувствовала себя весёлою. К довершению всего, в Канему приехал дядя Джон Гордон, с его постоянно смеющимся, радостным лицом. Он был из тех неумолкаемых говорунов, которые нередко становятся неоценённым кладом для общества, потому что, так или иначе, они умеют поддержать беседу и придать ей некоторое одушевление. Вместе с ним приехала и мистрисс Гордон, или, как Нина обыкновенно называла её, тётенька Мария. Это была видная, статная средних лет женщина, весьма бы недурная собой, если б черты заботы и нервного раздражения не врезались так глубоко в её лицо. Светлые, карие глаза, прекрасные зубы, и размеры её форм, свидетельствовали, что она родилась в старой Виргинии.
— Наконец, — сказала Нина, обращаясь к Анне Клейтон и располагаясь с ней на оттенённой стороне балкона, — наконец я отправила тётеньку Марию в комнату тётеньки Несбит, где они с таким наслаждением начнут оплакивать мою судьбину.
— Оплакивать вас? — сказала Анна.
— Да; меня! Вы удивляетесь, а между тем я наверное могу сказать, что для них это составляет некоторое развлечение! И как же они разберут-то меня! Пересчитают по пальцам все вещи, которые я должна бы знать и не знаю, которые должна бы делать и не умею. Мне кажется, между родными это обыкновенный способ высказать своё родственное расположение, — особливо между такими родными, как мои тётеньки.