Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Бичер-Стоу Гарриет

— А как вы думаете, — сказал дядя Джон, — что было на уме того человека, который говорил на собрании в последний раз и хотел показать, что слова его раздаются в облаках? Никто, по-видимому, не знал, кто он такой, каким образом и откуда явился, а между тем слова его произвели на всё собрание глубокое впечатление. Ещё никто, мне кажется, не выставлял наших заблуждений в таком ярком и даже страшном свете.

— Какой вздор! — сказала тётушка Мария, — эту странность я объясню таким образом, что какой-нибудь странствующий бедный проповедник хотел произвести на взволнованное собрание более сильное впечатление. Будь у меня в руке пистолет, я бы выстрелила в дерево, и тогда посмотрела бы, каким тоном стал бы он продолжать свою проповедь!

— Знаете ли, — сказал Клейтон, — из нескольких слов и звуков, долетевших до моего слуха, я заметил, что в его исступлённой речи была обдуманность. Такого звучного и впечатлительного голоса я никогда не слышал. Впрочем, при всеобщем волнении

на собрании подобному происшествию не должно удивляться. Ничего не может быть естественнее, что какой-нибудь сумасбродный фанатик доведён был одушевлением всей сцены происходящего до исступления и, чтобы облегчить себя, прибегнул к этому средству.

— Сказать ли вам правду? — возразила Нина, — я бы хотела отправиться туда и сегодня. Во-первых потому, что это приятная поездка, а во-вторых и потому, что мне так нравится прогулка в лесу, — нравится ходить между палатками, слушать разговоры негров и видеть различные образчики человеческой натуры. Я в жизнь свою не видала такого многолюдного собрания.

— Прекрасно! — сказал дядя Джон, — и я еду! Клэйтон правду говорит, что никто не должен стыдиться своей религии.

— Конечно! — саркастическим тоном, сказала тётушка Мария.

— Еду, непременно еду! —сказал дядя Джон, выпрямляясь.

— С Богом! — воскликнул Клейтон. — Мы не должны судить о ком-либо применительно к привычкам образованного общества. В людях образованных каждая способность души остаётся в своих надлежащих границах; но в этом диком произрастании восторженность переходит нередко пределы приличия, как дикий жасмин заглушает иногда огромное дерево.

— Скажите, пожалуйста, — сказала Нина, — заметили ли вы, как бедный старик Тифф заботится о том, чтобы привязать своих детей к религии? О себе, в этом отношении, он мало заботится. Он похож на растения, вьющиеся по деревьям в болотах. Корня своего он не имеет, а между тем растёт и развивается.

— Несмотря на то, у него прехорошенькие, дети; — и как мило одеты! — сказала Анна.

— Вы не знаете, душа моя, — сказала Нина, — Тифф, при встрече со мной, почти всегда падает мне в ноги, и умоляет не оставить его советами относительно детских нарядов, и, если б вы слышали, как забавно говорит он! У него, я вам скажу, такой отличный вкус, что не уступит ни одной французской модистке. Уж кажется, я умею одеться; а Тифф в моём наряде всегда найдёт недостатки. Не правда ли, что это очень мило?— Когда я смотрю на старика, который ухаживает за этими детьми, мне всегда приходят в голову мысль о старом неуклюжем кактусе, покрытом прелестными цветами. Эти дети относительно к Тиффу, тоже, что и цветы относительно к кактусу. Отец малюток никогда не входит в распоряжения Тиффа; Тифф с своей стороны всячески старается устранить детей от влияния отца и предоставить ему возможность трудиться. Всё бремя воспитания их он принял на себя.

— Я со своей стороны, — сказала тётушка Несбит, — рада, что ты принимаешь в этих детях участие. Но мне они не нравятся. Я уверена, что из них выдут беспорядочные люди; подожди немного, и ты увидишь, что слова мои оправдаются.

— К чему нам брать к себе на руки всех этих жалких скоттеров, когда у нас и без них много прислуги? — сказала мистрисс Гордон.

— Я вовсе не намерена брать их всех, — возразила Нина, — я хочу взять только этих детей.

— Желаю вам всего лучшего! — сказала мистрисс Гордон.

— Я удивляюсь, что сделалось с Гарри! — заметила Нина. — Он ужасно печален.

— В самом деле? — сказала тётушка Несбит, — а я этого я не заметила.

— Почём знать? — сказал дядя Джон, — быть может, он думает о том, каким бы образом и сегодня отправиться на собрание. Я – так думаю отправиться. Да вот что, мастер Клэйтон, — продолжал он, положив руку на плечо Клейтона, — садитесь вы в кабриолет и возьмите с собой эту маленькую грешницу, а я поеду с дамами; вероятно, вы позволяете мне воспользоваться благотворным влиянием советов вашей сестрицы.

Без всякого сомнения, Клейтон охотно согласился с таким предложением, и общество изъявило согласие привести его в исполнение.

— Но послушайте, Клэйтон, — продолжал дядя Джон, посадив Нину в кабриолет и лукаво прищурив глаза, — в свою очередь не оставьте и вы её добрыми советами. Ей необходим руководитель и наставник! Я вам скажу, Клэйтон, — что такой девочки не найти во всей Северной Каролине. Капризов в ней бездна! Вы должны начать с ласки и на некоторое время дать ей волю; а потом уж с ней не трудно справиться. Я сам люблю, когда лошадь перервёт, при первой закладке, всю упряжь и разобьёт повозку; смело можно сказать, что из неё будет прок.

Сделав такое глубокомысленное замечание, дядя Джон посадил в карету мисс Анну. Клейтон понял, на что намекал дядя Джон, советуя такое обращение с Ниной. Он знал очень хорошо, что с таким живым существом, как Нина, не должно стесняться в объяснениях, и потому ни один старик не держал бы себя так спокойно и так непринуждённо в этом t^ete-`a-t^ete, как Клейтон. Он знал, что последний разговор на собрании ещё более сблизил их. При этом случае они со всем чистосердечием высказали друг

другу самые сокровенные чувства, а одно такое мгновение, по убеждению Клейтона, имел более обязательной силы, чем сотни объяснений в любви. Утро было очаровательное, как это всегда бывает после грозы, бушевавшей в течение ночи. Воздух, очищенный от густых испарений и напитанный благоуханием растительного царства, становился лёгким, тёплым и вместе с тем придающим силу дыхательным органам. В нём распространялось бальзамическое дыхание сосновой рощи, по которой они проезжали. Вся зелень, омытая проливным дождём, казалась только-что распустившеюся: до такой степени она была свежа и привлекательна. По всему небосклону расстилались роскошные, имевшие вид плавающих островов облака, которые составляют исключительную принадлежность американского неба; они резким рельефом отделялись от глубокой лазури. Ещё вдалеке от поляны, на которой сосредоточивалось ссобрание, до путников долетали отголоски распеваемых гимнов. По мере приближения к ней, они встречали шумные группы, служившие доказательством слишком частого посещения балагана Абиджи Скинфлинта и других, ему подобных временных заведений. Первым делом их было заглянуть в уголок, избранный Тиффом для своих детей: он деятельно гладил бельё для грудного ребёнка, вымытое с вечера и только-что теперь просохшее. Полдневные проповеди ещё не начиналась, и потому общество наше условилось пройтись между палатками. Женщины стряпали, мыли посуду под деревьями, причём, разумеется, не забыты были и бойкие разговоры. Одним из самых замечательных явлений того дня была проповедь мистера Диксона о заблуждении и греховности человеческого рода. Она заключалась сильным и торжественным воззванием ко всему собранию относительно невольничества. Мистер Диксон напомнил диссидентам всех сект, что состояние невольничества осуждается в их книгах положительно и неоспоримо, что ни под каким видом не согласуется с христианской религией и с священным законом, повелевающим нам любить друг друга, как самих себя. Он описал им сцену, которой был свидетелем в лагере невольников. Говорил об ужасах, сопровождающих торговлю неграми внутри штатов,— представил трогательную картину разлуки семейств, нарушения всех домашних и общественных уз, проистекающих из этой торговли; и наконец, ссылаясь на неизвестного оратора, наведшего на них ужас накануне, признавался перед всем собранием, что в его словах он замечал глубокое значение, и что если не последует немедленного покаяния и исправления, то, без всякого сомнения, праведный гнев Божий посетит всю страну. Говоря это с чувством, он в свою очередь пробудил чувства в слушателях. Многие были растроганы до слёз; но, с окончанием проповеди, чувства эти заглохли, как заглушаются волны, отступившие в море после удара в скалу. Гораздо легче было принимать участие во временном порыве душевного волнения, чем размышлять о трудных и сопряжённых с издержками преобразованиях. Мистер Диксон отдавал, однако ж, справедливость белым в невольнических штатах, поставляя на вид, что, в течение длинного периода беспорядочного управления, они, от времени до времени, с радушием принимали проповедников, ревностно говоривших в защиту веры и человечества, хотя и слушали их с тем тупым терпением, которое обнаруживают люди, когда сознают свои заблуждения, не намереваясь в них исправиться. В последние же годы такие проповедники, порицая притеснения, испытываемые невольниками, нередко подвергали жизнь свою опасности. Эта проповедь была предметом разговора во всех частях поляны; и никто, быть может, не восхвалял её так громко, как купец, торговавший неграми, сидевший в это время на самом видном месте в балагане Абиджи Скинфлинта.

— Проповедь была очень хороша, — сказала Нина; — и я верю в ней каждому слову, Но, скажите, что же, по-вашему мнению, мы должны делать?

— Мы должны, — сказал Клейтон, — смотреть на эмансипацию негров, как на неизбежное событие, и приготовить к тому всех наших невольников по возможности в скорейшее время.

Разговор этот происходил в то время, когда партия наша расположилась завтракать в прохладной тени деревьев вокруг большой корзины с холодной провизией, которую они на свободе разбирали.

— Послушайте, Клэйтон, — сказал дядя Джон, — я не вижу смысла в том приговоре, который произнесли сегодня над нами? Боже праведный! Да какое же мы делаем зло? Что касается до негров, то, право, они живут лучше нашего. Я говорю это хладнокровно — то есть, так хладнокровно, как может говорить человек около двух часов по полудню, в такой зной, как сегодня. Вы только посмотрите на моих негров! Бывают ли у меня когда-нибудь цыплята, яйца или огурцы? Никогда, уверяю вас! Цыплята у меня не ведутся, червь точит огурцы при самом их зародыше; а у негров, посмотришь, во всём изобилие. Огурцы зеленеют у них, как плющ, и, разумеется, я должен у них покупать эти овощи. Они выводят цыплят; я покупаю их, отдаю на кухню, и потом они же их съедают. Вот как у нас водится! Что касается до цепей, до тюрем и торговли неграми, то, конечно, это отвратительно! У меня этого не было я не будет. Я вытолкаю в шею первого покупщика, несмотря на то, что эти курчавые головы съедают меня, как саранча. Как хотите, а подобные проповеди мне не нравятся.