Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда
Шрифт:
"Поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь. День дню отрыгает глагол и ночь ночи возвещает разум". (Псал. XVIII). О грешники! — воскликнул он, —обратите взор ваш на эту луну, озарённую ослепительным светом, и помыслите о вашем нечестии и заблуждении! Помыслите о ваших пороках, о наклонностях к ненависти и обману, о ваших ссорах и драках! Помыслите и скажите, в каком виде представляются они вам при свете этой луны, осеняющей вас своими лучами? Неужели вы не замечаете красоты, которою Господь одарил её? Неужели вы не постигаете, что подобно ей и святые облечены таким же точно светом? Вероятно, у каждого из вас была благочестивая мать, благочестивая жена или благочестивая сестра, которые переселились из этого греховного мира в царствие небесное и там шествуют вместе с Господом, — шествуют с Господом по тверди небесной и глядят теперь на вас, грешников, как глядит эта луна. И что же они видят? Они видят, что вы бранитесь, предаётесь
В это время в толпе слушателей послышалась стоны, вопль, всплескивание руками и смешанные восклицания. Эти признаки душевного волнения подействовали на проповедника, как электрическая искра, и он продолжал с большею энергией.
— Покайтесь, грешники! Теперь самое лучшее время! Принесите покаяние пред алтарём, и служители Бога помолятся за вас! День молитвы и покаяния наступил для вас. Приблизьтесь сюда! Приблизьтесь те, у которых набожные отцы и матери в царствии небесном! Приблизьтесь все, кто нуждается в покаянии! Вон там, я вижу отсюда закоснелого грешника! Я вижу его угрюмые взгляды! Придите сюда все! Придите сюда и вы, богатые нечестивцы,— вы, которые будете бедными в день судный! Придите сюда и помолимся. Споём гимн, братия, споёмте!
И тысяча голосов запели гимн.
"Помедли, о грешник! Постой и помысли Прежде чем вернёшься к новым грехам!"Между тем незанятые проповедники ходили в толпе, упрашивая и умоляя мирян преклонить колена пред аналоем. Народ большими массами бросился вперёд; стоны и рыдания оглашали воздух, между тем оратор продолжал говорить с удвоенным жаром. — Беда не велика если меня и узнают, сказал мистер Джон Гордон: я иду туда; я закоснелый грешник и более других нуждаюсь в молитве. Нина в испуге отступила назад и прильнула к руке Клейтона. Толпа, окружавшая её, до такой степени была взволнована, что Нина, под влиянием безотчётного, тревожного чувства, плакала вместе с толпой.
— Уведите меня отсюда! Это ужасно! — сказала она.
Клейтон взял её под руку, вывел из толпы к окраине леса, и там, под ветвями деревьев, в стороне от общего движения, остановился.
— Я знаю, что веду себя нехорошо, — сказала Нина, — но не знаю, что мне сделать, чтоб исправиться. Как вы думаете, принесёт ли мне пользу, если и я пойду туда же?
— Я сочувствую всякому усилию, которое делает человек, чтоб приблизиться к своему Создателю, — сказал Клейтон. — Эти обряды мне не нравятся, но не смею осуждать их; я не должен выставлять себя образцом для другим.
— Однако, неужели вы не полагаете, — сказала Нина, — что эти обряды вредят иногда?
— Увы, дитя моё! Что же в мире не имеет своих недостатков? Таков уже закон судьбы, что где есть добро, там должно быть и зло. В этом заключается главное условие нашей бедной, несовершенной жизни в здешнем мире.
— Мне не нравятся эти ужасные угрозы, — сказала Нина. — Неужели страх должен внушить мне чувство любви? Всякая угроза только более вооружает меня. Бояться — не в моём характере.
— Если судить об этом по явлениям природы, — сказал Клейтон, — то, по-видимому, жестокость должна быть почитаема необходимою для нашего исправления. Как непоколебимо и страшно правильны все мировые законы! Огонь и град, снег и бурные ветры неизбежно являются в мире. Всё это имеет какую-то разрушительную регулярность в своём действии, и этом в свою
— Я бы хотела быть благочестивою, только не вдаваясь в рассуждения подобного рода, бояться и любить — два понятия, которых мне ни под каким видом не сочетать в одно. Вы так религиозны, Клэйтон: прошу вас, будьте моим руководителем.
— Я боюсь, что в качестве руководителя, меня не примут ни в одной церкви, — сказал Клейтон, — к моему несчастью, я не могу усвоить ни одной формы обрядов, хотя уважаю всех их и имею к ним сочувствие. Вообще говоря, проповеди пробуждают во мне веру.
— В этом отношении, как бы я желала быть на месте Мили, — сказала Нина. — Её можно назвать истинною христианкой, но она достигла этого путём тяжёлых страданий.
— Я, — сказал Клейтон с необычайным жаром, — готов перенести все страдания, если б только этой жертвой можно было преодолеть всякое зло и приблизиться к моим возвышенным идеям о благе.
Вечернее богомолье состояло из проповедей, беспрерывно следовавших одна за другою и для разнообразия сопровождавшихся пением гимнов и молитв. В последней части его, многие объявили себя покаявшимися и громко рыдали. Мистер Бонни ещё раз выступил вперёд.
— Братия, — воскликнул он, — свет учения Господня озарил нас! Воздадим же хвалу Господу!
И поляна снова огласилась тысячами голосов. Восторг теперь сделался всеобщим. Во всех частях поляны слышны были смешанные звуки покаянных молитв и гимнов. Вдруг из густой зелени сосен, нависшей над самой эстрадой, раздался голос, повергший в изумление все собрание.
— Горе грешникам, которые не желают Дня Судного! Но к чему приведёт вас и его желание? День этот будет для вас днём мрака, а не света! Раздайся, звук трубы, которая гремела на Сионе! Возгласи тревогу по всей горе святой! Да вострепещут все жители края, — ибо день судный наступает!
Это был сильный, звучный голос, и слова его раздавались в воздухе, как вибрации тяжёлого колокола. Мужчины обменялись взглядами; но среди всеобщей свободы в действиях, среди ночного мрака и толпы говорящих, никто не мог догадаться, откуда происходил голос. После непродолжительного молчания, прерванный гимн снова был начат, и снова раздавшийся в воздухе тот же самый звучный голос прервал его.
— Прекрати, грешник, шум твоих песен и сладкозвучие струн твоих! Господь не хочет их слышать! Ваши пиршества противны Ему! Он не хочет участвовать в ваших торжественных собраниях; ибо руки ваши обагрены кровью, а пальцы алчут корысти! Все беззаконны и лукавы, и всякие уста глаголят неправду. Во всех не отвратится ярость Его, но ещё рука Его высока". (Псал. IX). Ибо между народом Моим находятся нечестивые: сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей (Іер. гл. V, 26), — говорит Господь, — Итак, ты притесняешь бедного и неимущего, загоняешь в сети свои странника; в твоих полях дымится ещё кровь невинных,— и ты решаешься говорить: « Я чист, и гнев Его не коснётся меня»"!
Толпа, поражённая, в темноте вечера, словами неведомого существа, исходившими, по-видимому, из облаков и в голосе столь странном и резком, начинала ощущать непонятный страх, постепенно овладевавший каждым человеком. В высшей степени напряжённое состояние души располагало всё собрание к восприятию ужаса; и потому таинственный панический страх распространялся вместе с тем, как зловещий, печальный голос продолжал раздаваться из чащи деревьев. Слова неизвестного звучали с диким исступлением; как будто они произносились в пароксизме ужаса, человеком который стоял лицом к лицу перед каким-то грозным видением. Когда он замолк, мужчины перевели дух, снова обменялись взглядами, и стали расходиться, разговаривая друг с другом в полголоса. Голос этот до такой степени был пронзителен, в нём столько было дикой энергии, что звуки его раздавались в ушах слушателей долго после того как на поляне всё смолкло. Во многих группах послышались истории о пророках, так странно появлявшихся в народе, чтоб возвестить о грозивших ему бедствиях. Одни говорили о близости светопреставления, другие о кометах и странных явлениях, которые служили предвестниками войн и моровой язвы. Проповедники удивлялись и тщетно искали около эстрады неизвестного оратора. Только одни из слушателей мог бы, если б пожелал того, объяснить, в чём дело. Гарри, стоявший вблизи эстрады, узнал, кому принадлежал этот голос. Он тоже делал поиски, вместе о проповедниками, но не нашёл никого. Произнёсшим страшные слова был человек, которому близкое знание природы и постоянное обращение с нею сообщили гибкость и быстроту дикого животного. Во время движения и толкотни расходившейся толпы, он без всякого шума перелезал с дерева на дерево, почти над самыми головами тех, которые изумлялись его странным, вещим словам, до тех пор, пока ему не представился удобный случай спуститься на землю в отдалённой части леса. По окончании собрания, когда мистер Диксон собирался удалиться в палатку, кто-то дёрнул его за рукав. Это был купец, торговавший неграми.